Литмир - Электронная Библиотека

– Знаешь что, ты мне лучше скажи, кто это все время с нами ходил, этот худенький черненький. Ну-ка, ну-ка! Сейчас мы узнаем, какими выглядим в глазах этого неврастеника!

– Да черт его знает. Зовут Дементий. По-моему, он немного с приветом. Появился здесь месяцев пять назад. Из новосибирского академгородка вроде бы. Составлять и редактировать какой-то сборник. Модест ведь во все нос сует, ему все интересно, вплоть до самой жалкой уфологии. А этот парень, личность, по-моему, темноватая. Впился как репейник. Какой там сборник, он уже вроде секретаря у Модеста. Переписку ведет. Мне кажется он…

Договорить Шевякову помешали. Явилась своей собственной персоной, на своем собственном, хотя и сильно поношенном, «форде», старшая дочь Модеста Анатольевича, рожденная в законном браке, Вероника Модестовна. Отвратное кваканье ее американской развалюхи я узнаю из тысячи автомобильных голосов.

Шевяков выскочил из гаража и отворил ворота.

Таких, как Вика, в наших советских милицейских фильмах, умудренные следователи с седыми висками сразу берут на подозрение. Сама девушка вроде как обыкновенный МНС в тихой ихтиологической конторе, но знакомства!!! Фарца, массажисты-шантажисты, подпольные парикмахерши и всякая мелкая, «иносрань». Сюда, на дачу, она залетает нечасто, подозреваю, только лишь затем, чтобы разжиться папиной копейкой. Меня она в упор не видит, да я стараюсь и не приближаться на такое расстояние. С Марусей настолько корректна, что это вызывает у меня беспокойство.

Ну, вот, въехала звезда наша. Выбирается из тачки, сладко потягиваясь. Смотрите, какая я. Кожаные брюки, белый ангорский свитер, на шее массивное ожерелье из китайской бирюзы. Высокая, стройная, но какая-то чересчур жилистая, нервная, неплавная. Лицо заметно вытянутое, подбородок папин, клином вниз. И веки, тяжелые папины веки. Во рту сигарета коричневая с золотым ободком. Вот законченный образ.

Но не сама Вероника была главным сюрпризом к ужину. Посмотрите, кого она привезла!

– Фил Мак Мес, из Арканзаса.

Вот этого нам только и не хватало!

Высокий, сутулый, веснушчатый мужик под пятьдесят в толстенных очках. Поразительно остроносый. Ему, наверно, очень удобно соваться в чужие дела. Про зубы ничего не будем говорить. Не в джинсах. Такой костюмчик и «Большевичка» может пошить. Клетчатая рубашка. В руке парусиновый портфель. Стоит, улыбается, а что ему еще делать? Вероника представила его Шевякову и Лене, в тот момент, когда у одного был в руках ломик, каким запираются изнутри ворота, а у другого ржавый газовый ключ, отчего их вид нельзя было назвать дружелюбным.

Видя, что радушия тут не жди, Вероника скомандовала:

– Камон, Фил, камон.

И они двинулись по кирпичной дорожке к передней веранде дома. Воспользовавшись тем, что эта пара привлекает сейчас всеобщее внимание, я незаметно выбрался из засады. Навстречу гостям вышел сам Модест Анатольевич, со своей неизменной красной кружкой. Он был по-хорошему вальяжен в своем тибетском халате. Мужественные залысины, серебристые виски, мудрый прищур век, выправка. Как будто не его тесть, а он сам был адмиралом. Такой до восьмидесяти будет нравиться дамам. Никакого смущения визит иностранца у него не вызвал. Перевидал он иностранцев на своем веку предостаточно.

– Это Фил, папочка. Он адвокат, журналист и издатель. Он страшно хотел с тобой познакомиться.

Издатель? Интересно.

– Ну, если страшно. – Модест Анатольевич сделал приглашающий жест кружкой. – Думаю, сейчас нам дадут перекусить.

Не желая никого тиранить своим голоданием, он настаивал на полноценном четырехразовом питании для всех прочих домочадцев.

– Ах, да. – Вероника встрепенулась, услышав о еде. – Я, папуль, твои академические заказики привезла. Там, в багажнике, пусть Женечка отнесет Марусе на кухню.

– Я отнесу, – сказал Леня.

На веранде появился Барсуков, видимо, проголодался господин таинственный. Модест Анатольевич предложил всем рассаживаться. Половину веранды занимал огромный, овальный, застеленный клетчатой скатертью стол. Посреди него стоял настоящий медный самовар с погнутым боком и плетеные корзиночки с сушками и карамельками.

Вика ткнула локтем американца, мол, не церемонься, садись, а сама со словами «пойду, сестричку проведаю», исчезла на кухне. Она не принадлежит к породе людей, любящих сидеть на одном месте. Фил, как выяснилось, и не собирался церемониться. Как все американцы, он был уверен, что его появление есть центральное событие в любое время, в любом месте. Едва поставив локти на скатерть (хорошо, что не ботинки), он полез к академику с серьезным разговором. Причем все попытки Модеста Анатольевича перейти на английский адвокат пресек, он считал, что достаточно хорошо говорит по-русски. Конечно, наш язык – это такая мелочь, которой любой арканзаский адвокат может овладеть прямо в самолете при перелете через океан.

Из той каши, что представляла собой речь очкастого издателя, съедобными для слуха оказались всего лишь несколько мыслей. Вот они: «Ваш выступлений» (повторено два раза), «давном давном думал» (три раза), «социализмус – но, капитализмус – но», и «третий пут» (по три раза). «Элцин пяный» (пять раз).

Штатник, он и есть штатник. Я лично не решился бы в первые пять минут после появления заявить в американской аудитории, например, что «Буш – наелся груш».

Барсуков сидел мрачный, мне кажется, мучило его не качество русской речи американца и не ее провокационная направленность, а что-то свое, неизъяснимое. Я же с первых слов адвоката немного занервничал, хотя к моим видам на будущее его появление вроде бы прямого отношения иметь не могло.

Тут надо пояснить – Модест Анатольевич на днях дал одной зарубежной радиостанции очень энергичное и немного неосторожное интервью. Мысль, которую он в нем проводил, была такова: по его, академика Петухова, мнению, нынешний СССР никакой перестройке не подлежит, должен быть упразднен, а на его месте следует возвести совсем иное государство. Вместе с тем он, академик Петухов, категорически не согласен с моделями, предлагаемыми Сахаровым и Солженицыным, который на днях опубликовал в «Комсомолке» свою обширную статью «Как нам обустроить Россию». Интервью, как можно видеть, вызвало международный резонанс, будь он неладен!

Из той речи Модеста Анатольевича можно было понять, что им написана уже целая большая книга, в которой затронутая в интервью тема разработана исчерпывающе. Вот уже и американский издатель наготове, и любимая дочка помогает ему добраться до рукописи любимого батюшки. Интересно, за какие комиссионные.

Особую пикантность ситуации придавало то обстоятельство, что не далее как завтра Модест Анатольевич в компании нескольких академических старцев должен был отправиться в Кремль на встречу с «самым высшим руководством» страны. Академик, явно польщенный доверием власти, не скрывал тему предстоящего курултая – референдум о сохранении СССР.

Одного, убей меня бог, одного не могу понять, как Модеста Анатольевича, человека причастного тайнам высшего порядка, тайнам и ослепительным и умопомрачительным, может занимать муравьиная суета политики. Что ему до этого референдума, когда… нет-нет, отказываюсь понимать!

– Так что же, дадут нам чего-нибудь сегодня перекусить! – громко сказал хозяин, вальяжно и небрежно перебивая нервную речь иностранца.

Американец смущенно улыбнулся, догадываясь, кажется, что одним косноязычным наскоком такую крепость, как академик Петухов, не возьмешь. Портфельчик, из которого он, может быть, уже готовился достать текст наглого издательского договора, был убран с колен к ножке стула.

Шевяков, пользуясь моментом, подвел к Модесту Анатольевичу своего преемника. Едва услышав чэ-чэканье Леонида, академик воскликнул.

– Белорус?

Прирожденный сантехник с достоинством кивнул. Ага, значит, я не угадал, он не хохол, но это мало что меняет.

А на Леонида между тем обрушился целый шквал вопросов.

– А Карпюка вы знаете? А Тикоту? А Казимирчика, Сергея Адамовича? А Кулинича, ну такой, директор музея в Речице? Нет? А Стрельчика, Васю Стрельчика?!

3
{"b":"267899","o":1}