Они продолжали нерешительно переминаться в прихожей.

— Ну ладно, — сказал Йохансон. Он наклонился, чмокнул её в щёку и мягко выставил за дверь. Потом закрыл её за собой. Уже темнело. Накрапывал дождь. Большую часть пути ему придётся проделать в темноте, но так было даже лучше. Он будет слушать Сибелиуса. Сибелиус и темнота. Хорошо!

— В понедельник вернёшься? — спросила Лунд.

— Думаю, даже в воскресенье вечером.

— Созвонимся?

— Конечно. Что ты собираешься делать?

Она пожала плечами:

— Дел всегда хватает.

Он не стал задавать лишних вопросов, но Лунд сама сказала:

— Каре уехал на выходные. К своим родителям.

Йохансон открыл дверцу и застыл.

— Тебе тоже не надо всё время работать, — сказал он. Она улыбнулась:

— Конечно.

— И, кроме того… ты же не можешь поехать со мной. У тебя ничего нет для выходных на озере.

— А что для этого нужно?

— Ну, удобную обувь, прежде всего. И что-нибудь тёплое.

Лунд глянула себе на ноги. На ней были шнурованные ботинки на толстой подошве.

— Что ещё?

— Ну, ещё свитер… — Йохансон почесал бороду. — Впрочем, у меня там есть.

— На всякий случай?

— Да, на всякий случай.

Он взглянул на неё. И засмеялся.

— О’кей, госпожа Сложность. Последний рейс.

— Это я-то Сложность? — Лунд открыла пассажирскую дверцу и улыбнулась. — Обсудим это по дороге.

Когда они добрались до просёлка, ведущего к озеру, было уже темно, и джип вразвалочку ковылял по корневищам деревьев. Озеро лежало перед ними, словно небо, опрокинутое в лес. В просветах облаков сияли звёзды.

Йохансон внёс чемодан в дом и встал рядом с Лунд на веранде. Половицы тихо скрипели. Его всякий раз заново очаровывала здешняя тишина, тем более явственная, что она была полна звуков: шорохов в подлеске, потрескиваний, цвирканья сверчка, далёкого крика птицы и чего-то ещё неопределимого. Крыльцо с веранды вело на поляну, спускавшуюся к воде. Там был покосившийся причал и лодка, на которой он иногда выезжал поудить рыбу.

— И всё это для тебя одного? — спросила Лунд.

— В основном.

— Должно быть, ты в ладу с собой.

Йохансон тихо засмеялся.

— Почему ты так считаешь?

— Когда больше никого нет, тебе должно нравиться собственное общество.

— О да. Тут я могу обращаться с собой как хочу. Любить себя, питать отвращение…

Она повернулась к нему:

— И так тоже бывает?

— Редко. И если бывает, то я питаю к себе за это отвращение. Заходи в дом. Сейчас я приготовлю нам ризотто.

Они вошли внутрь.

Йохансон нарезал лук, протомил его в оливковом масле, добавил riso di carnaroli — венецианский рис для ризотто. Перемешал деревянной ложкой, подлил кипящего куриного бульона и продолжал помешивать, чтобы масса не пригорела. Между делом нарезал белые грибы, разогрел их в сливочном масле и поставил жариться на медленном огне.

Лунд заворожённо наблюдала за его действиями. Йохансон знал, что она не умеет готовить. Ей для этого не хватало терпения. Он открыл бутылку красного вина и наполнил два бокала. Обычная процедура. Но срабатывает всегда. Есть, пить, говорить, придвинувшись близко друг к другу. А будет то, что бывает, когда стареющий богемный представитель научного мира и молодая женщина едут в уединённое романтическое место.

Проклятый автоматизм!

И чего ему вздумалось взять её с собой?

Лунд сидела на кухне в его свитере и казалась такой размякшей, какой он её давно не видел. Это сбивало Йохансона с толку. Раньше он часто пытался внушить себе, что она — не его тип: слишком быстрая, слишком беспокойная. Но теперь он должен был признаться самому себе, что всё не так.

Ты мог бы провести чудные, спокойные выходные, думал он. Но тебе, идиоту, зачем-то понадобилось всё усложнить.

Ужинали они на кухне. И с каждым бокалом Лунд становилась всё раскованнее. Они болтали о разном и открыли ещё одну бутылку вина.

В полночь Йохансон сказал:

— Снаружи не очень холодно. Хочешь прокатиться на лодке?

Она подперла подбородок и улыбнулась ему.

— А купаться будем?

— Я бы на твоём месте воздержался. Разве что месяца через два. Тогда будет теплее. Нет, мы просто выедем на середину озера, возьмём с собой бутылку и…

Он помедлил.

— И?

— Посмотрим на звёзды.

Они заглянули друг другу в глаза. Каждый по свою сторону кухонного стола, упершись локтями, они смотрели друг на друга, и Йохансон чувствовал, как его внутреннее сопротивление сдавалось. Он говорил такие вещи, которые не собирался говорить, он пустил в ход все средства и задействовал все рычаги, чтобы привести машину в движение. Он будил воспоминания, заставлял себя и Лунд делать то, ради чего уезжают вместе на заброшенное озеро; он хотел бы вернуть её назад в Тронхейм и вместе с тем хотел бы видеть её в своих объятиях, он придвигался к ней ближе, чтобы ощутить на своём лице её дыхание, проклинал ход судьбы и вместе с тем едва мог дождаться её исхода.

— Хорошо. Поехали.

Снаружи было тихо и безветренно. Они прошли по причалу и сели в лодку. Йохансон поддержал Лунд за руку и чуть не посмеялся вслух над самим собой. Как в кино, подумал он, как в этом дурацком — название он забыл — фильме с Мэг Райэн. Спотыкаясь, поневоле сближаешься. О, боже мой.

Это была маленькая деревянная лодка, которую он купил у прежнего владельца вместе с домом. Нос был крытый, прибитые планки образовывали небольшой трюм. Лунд уселась на носу в позе портного, а Йохансон завёл подвесной мотор. Шум мотора не нарушил окружающий покой, а гармонично вплёлся в дивно оживлённую лесную ночь. Такое тарахтение и низкий гул мог бы производить какой-нибудь гипертрофированный шмель.

В продолжение короткой поездки они не проронили ни слова. Потом Йохансон заглушил мотор. Они были довольно далеко от берега. На веранде остался свет, и он отражался в воде волнистыми полосами. То и дело слышался какой-нибудь тихий всплеск, когда рыба выскакивала из воды, чтобы схватить насекомое. Йохансон, балансируя, пробрался к Лунд, держа в руке початую бутылку. Лодка мягко покачивалась.

— Если ляжешь на спину, — сказал он, — то весь мир твой. Со всем, что в нём есть. Попробуй.