— Пожалуй, надо сходить к этому Маку посоветоваться, — сказал Джон.

— Правильно. Лучше него вам никого не найти.

Отпуск у Элизабет был всего две недели. Когда до отъезда оставалось три дня, Джон отправился к доктору Маккензи. В комнате, которая скорее напоминала кабинет адвоката, а не врача — темной, прокуренной, с книжными полками по стенам, — его принял седой добродушный холостяк.

Сидя в старом кожаном кресле, Джон рассказал ему ту же историю, что в гольф-клубе, только на сей раз более тщательно подбирал слова. Доктор Маккензи выслушал не перебивая.

— Никогда в жизни не встречал ничего подобного, — закончил Джон.

Маккензи отозвался не сразу.

— Вам сильно досталось во время войны, мистер Верни? — спросил он, помолчав.

— Да вот изувечило колено. До сих пор дает о себе знать.

— И в госпитале намучились?

— Три месяца пролежал. Паршивое заведение в пригороде Рима.

— Такие увечья всегда сопровождаются нервным потрясением. Нередко потрясение остается, даже когда рана уже зажила.

— Да, но я не совсем понимаю…

— Дорогой мой мистер Верни, ваша жена просила ничего вам не говорить, но, по-моему, я должен сказать: она уже советовалась со мной по этому поводу.

— О том, что она ходит во сне, как лунатик? Но она же не может… — И тут Джон прикусил язык.

— Дорогой мой, я все понимаю. Она думала, что вы не знаете. За последнее время вы дважды бродили по ночам, и ей приходилось укладывать вас в постель. Ей все известно.

Джон не нашелся, что сказать.

— Мне не впервой выслушивать пациентов, которые рассказывают о своих симптомах, но говорят, что пришли посоветоваться о здоровье друга или родственника, — продолжал доктор Маккензи. — Обычно это девушки, который кажется, что они в положении. Интересная особенность вашего случая, пожалуй даже решающая особенность, именно в том, что и вам захотелось приписать свою болезнь кому-то другому. Я назвал вашей жене специалиста в Лондоне, который, я полагаю, сумеет вам помочь. А пока могу посоветовать вам побольше двигаться, вечером легкая пища…

Джон в ужасе заковылял к Форту Доброй Надежды. Безопасность оказалась необеспеченной, операцию следует отменить, инициатива утрачена… в голову лезли формулировки из учебника по тактике, но дело приняло такой неожиданный оборот, что Джона просто оглушило. Безмерный животный страх шевельнулся в нем и был поспешно придушен.

Когда он вернулся, Элизабет накрывала к ужину. Джон стоял на балконе, с горьким разочарованием глядя на пролом в балконной решетке. Вечер выдался совсем тихий. Был час прилива, и море неслышно колыхалось среди камней далеко внизу, вздымалось и вновь опадало. Джон постоял, посмотрел вниз, потом повернулся и вошел в комнату.

В бутылке оставалась последняя солидная порция виски. Джон налил стакан и залпом выпил. Элизабет внесла ужин, сели за стол. На душе у него понемногу становилось спокойнее. Ели они, как обычно, молча. Наконец он спросил:

— Элизабет, почему ты сказала доктору, что я хожу во сне?

Она спокойно поставила тарелку, которую держала в руках, и с любопытством на него поглядела.

— Почему? — мягко сказала она. — Да потому, что я беспокоилась, разумеется. Я не думала, что ты это знаешь.

— Я в самом деле ходил?

— Ну да, несколько раз… и в Лондоне, и здесь. Я сначала думала, это не важно, а позавчера ночью застала тебя на балконе, около этой ужасной дыры. И уж тут испугалась. Но теперь все уладится. Доктор Маккензи назвал мне специалиста…

Вполне может быть, подумал Джон Верни, очень похоже на правду. Десять дней он день и ночь думал об этой бреши в перилах, о выломанной решетке, об острых камнях, торчащих из воды там, внизу. И вдруг он почувствовал, что надежды его рухнули, все стало тошнотворно, бессмысленно, как тогда в Италии, когда он лежал беспомощный на склоне холма с раздробленным коленом. Тогда, как и теперь, усталость была еще сильней боли.

— Кофе, милый?

Он вдруг вышел из себя.

— Нет! — Это был почти крик. — Нет, нет, нет!

— Что с тобой, милый? Успокойся. Тебе плохо? Приляг на диван у окна.

Он послушался. Он так устал, что насилу поднялся со стула.

— Ты думаешь, кофе не даст тебе уснуть, дорогой? У тебя такой вид — кажется, ты уснешь сию минуту. Вот, ложись сюда.

Он лег и, словно прилив, что, медленно поднимаясь, затопил камни внизу, под балконом, сон затопил его сознание. Он клюнул носом и вдруг очнулся.

— Может быть, открыть окно, милый? Впустить свежего воздуха?

— Элизабет, — сказал он, — у меня такое чувство, будто мне подсыпали снотворного.

Точно камни внизу, под окном, которые то погружаются в воду, то из нее выступают, то погружаются вновь, еще глубже, то едва показываются на поверхности вод — всего лишь пятна среди слегка закипающей пены, — сознание его медленно тонет. Он приподнялся, точно ребенок, которому приснился страшный сон, — еще испуганный, еще полусонный.

— Да нет, откуда снотворное, — громко сказал он. — Я ж не притронулся к этому кофе.

— Снотворное в кофе? — мягко, будто нянька, успокаивающая капризного ребенка, переспросила Элизабет. — В кофе — снотворное? Что за нелепая мысль. Так бывает только в кино, милый.

А он уже не слышал ее. Громко всхрапывая, он крепко спал у открытого окна.