‒ Слушай, а давай я коленями на два стула упрусь над тобой. Вдруг получится?

Ничего, конечно, и отдаленно не получилось, ‒ она бабахнулась на него, еще и коленкой о пол ударилась, правда, не очень сильно, во всяком случае, это не помешало им снова ухохотаться до коликов в животе.

‒ Нет, ‒ заключила потом она, когда почти прекратились колики, ‒ здесь дебелые мужики нужны. И руки их нужно чувствовать. Особенно на сиськах и бедрах. Только тогда получится.

В пятницу они готовили наполеон. А Ирка все бегала маме звонить. А та не отвечала.

‒ Наверное, с Бориской своим любится. Интересно, какой он. Она тебе не говорила?

‒ Я же тебе рассказывал.

‒ А. Да. Почему у нас нет его телефона?

‒ Не знаю. Мама не давала.

‒ Слушай, если она придет все-таки сегодня домой, сходим к ней, а?

‒ Зачем?

‒ Хочется посмотреть. Тебя с ней. И вообще. Хочется.

‒ Что с тобой?

‒ Ты же видишь, что не знаю. Откуда я могу знать?

А в субботу они встречали детей. Это уже днем было. Елена Андреевна тоже на вокзал подъехала. Она позвонила им еще с утра, от Бориса. А Ирка прямо по телефону взяла и ляпнула:

‒ Ты почему вчера нам не звонила? Мы тебя так хотели!

С ума, наверное, уже сходит. Он за эти слова ее так отругал, что она даже расплакалась. А потом долго извинялась. Но, кажется, осознала.

Дети здорово загорели, как всегда в таких случаях перебивали друг друга впечатлениями, хвастались коричневой кожей, тянули познакомить со своей вожатой, так чтобы отдельно, потому что она им попалась просто классная, такая, каких на самом деле как бы и не бывает. Им пришлось персонально познакомиться с этой Татьяной Ивановной, оказавшейся довольно миловидной и совсем юной, которая похвалила их ребят, заверив, что они очень хорошие и у нее с ними не было никаких проблем. А потом и с ее мужем, тоже вожатым, но другого отряда, и Сережка взволнованно выискивал его в толпе, чтобы они обязательно его хотя бы издали увидели, но он и сам вскоре подошел и познакомился, сказав при этом, указывая на длинную картонную коробку в Сережкиных руках:

‒ Сам Сережа делал. От "А" до "Я". Я ему только чуть-чуть показывал, что и как.

А Сережка всю дорогу потом не хотел говорить, что же находится в его коробке. И раскрылся только дома, гордо водружая на стол исключительно аккуратно выполненную модель какого-то военного корабля.

Потом они праздничали за столом, дети упивались лакомствами, спели дуэтом три песни, одна другой интереснее и мелодичнее, и у их родителей даже мороз по коже прошел от того, как здорово у них получались голоса, они раньше никогда не слышали, чтобы дети так серьезно и задушевно пели, тем более вдвоем. А у Елены Андреевны слезы на глазах выступили, когда они заканчивали песню "В лесу родилась елочка"***, только совсем на другой мотив:

…А человек под елочкой

Не слышал ничего,

А елка лапой шелковой

Все гладила его.

Ласкала, ласкала,

Ласкала, ласкала,

Любила

Под метель и пургу.

А человек под елочкой

Навек уснул в снегу.1

И Ирка тоже прослезилась, только совсем немножко, ‒ она без ума от радости была, что ее дети так спелись, так откуда ни возьмись тонко научились вдруг чувствовать мелодию, смысл слов и голоса друг друга.

Светланка побежала к подружкам, совсем ненадолго, потому что ей еще нужно было дочитать какую-то книжку, чтобы завтра отнести ее Татьяне Ивановне. А Сережка конечно с бабушкой, к своему дружку Стасику, а у той, когда они уходили, все еще были влажные глаза и периодически подергивались щеки. Проняли, видимо, внуки ее до самой глубины души…

Чуть позже Сережка позвонил от Стаськи и попросил заверить Стаськину маму, что они проводят ее сына до троллейбуса через три часа, а еще через двадцать минут они уже крутились вдвоем возле Сережкиного корабля, и он с гордым видом объяснял другу названия и функции отдельных его частей, особенности вооружения линкоров, эсминцев и траулеров, со знанием дела рассказывал, что делает на корабле капитан, а что его первый и второй помощники, и зачем вообще на корабле нужен боцман.

Виктору пришлось провести их к троллейбусу, а когда они возвращались домой, с удивлением отметил, что Сережка сам как бы автоматически взялся за его руку, хотя еще весной страшно стеснялся этого, ‒ мол, что я, маленький, за ручку папкину-мамкину держаться?

Светлана уже была дома, она сидела в своей комнате, уткнувшись глазами в некачественно ксерокопированные страницы какой-то книги, привезенные ею из лагеря. Рядом лежала большая, в два формата, толстая тетрадь со свежими записями. Она конспектировала.

‒ Запрещенная литература? ‒ поинтересовался отец.

‒ Нет. Просто редкая. Психология всякая. Как охмурить или захомутать собеседника, чтобы он этого даже не почувствовал. НЛП, слышал?

‒ Нет пока.

Заметив его взгляд на раскрытую тетрадь, как бы обрадовано сообщила:

‒ Классная, правда? Это мне Толик, Танечкин муж подарил. Слева пишешь всякое из книг или вообще разное не свое. А справа ‒ только собственные заметки. Это он так делает. Чтобы не спутать потом. У него уже двенадцатая такая тетрадь, представляешь? И хотя у них ноутбук, он все равно в тетрадь все пишет. Пап, а мы смогли бы ноутбук купить? Две тысячи всего, отечественный. "Версия" называется. Это очень дешево. У них в нем библиотека, так там книг ‒ десятки тысяч, на любые темы. Я столько начиталась… ты себе не представляешь.

‒ У бабушки такая в компьютере есть. Недавно ей установили.

‒ Честно? Завтра гляну. Мы с утра с Сережкой к Танечке, а потом сразу к Лене. Я его у нее аж до понедельника оставляю. Уже договорилась. Ну ладно, папочка, иди, я завтра с вами пообщаюсь. Сегодня Сережкина очередь вас развлекать. Пока. Нет. Подожди, посмотри в окно, видишь там далеко тот дом и угловое окно на верхнем этаже?

‒ Ну.

‒ Это Тани с Толиком окно, представляешь? Днем, когда солнце и на нас, и на них, можно зеркальцами переговариваться. Класс, да? А вечером фонариками.

‒ А кто они вообще?

‒ Из университета. На последний курс перешли. Только с разных факультетов. Они еще на первом курсе женились. И все время вместе. Как вы с мамой.

Вытянулась к его уху и добавила таинственным шепотом:

‒ Я с ними несколько раз ночевала…

Он вытаращил на нее глаза.

‒ Та не в том смысле, ‒ довольная произведенным эффектом, засмеялась она. ‒ Просто зачитывалась. А они меня и не думали выставлять. Шурудели себе под простыней, на меня ноль внимания. А потом спали, как младенцы. Они так три года в общежитии жили. Прямо в одной комнате с двумя другими девчонками. Говорят, привыкли. Класс, да? Ладно. Беги. Завтра чо-нибудь интересное расскажу.

Поцеловала в щеку.

Сережка с нескрываемым удовольствием около часа развлекал их вновь приобретенными знаниями в области военно-морского флота. Раньше он не знал, кем будет, а теперь точно офицером. Как его дедушка Сергей, только на корабле. В океане волны знаете какие? Так вот, почти всех хлопцев на самых высоких качелях укачивает уже через пять-десять минут, а он может на полный оборот качаться целых два часа и хоть бы хны. Он от природы для моря.

‒ Где ты накачался столькими знаниями?

‒ Книжки в ноутбуке читал, пока корабль делал. У Толика. Такая кликуха у Анатолия Романыча.

‒ Он что, всем давал читать?

‒ Нет, ты что. Только нам со Светкой.

‒ С какой стати?

‒ Как с какой? Мы же особенные. Мы Фроловы. Светка вообще два раза облазила.

‒ В каком смысле?

‒ На солнце засыпала. Как убитая. Она же и по ночам читала.

Эти ночные чтения слегка заволновали родителей. Хотя вообще-то Светланкиным словам Виктор почему-то полностью доверял. И потому стал успокаивать жену, что ничего страшного в этом нет.

В разговоре перед постелью попался удобный момент и Виктор, наконец, спросил, что произошло в тот вечер, когда Светланка затеяла Сережкино просвещение. Ирка сразу насупилась, видно было, что ей не очень приятно вспоминать, хотя от Виктора не укрылось, что она сегодня уже не раз это делала про себя.