Но зато в падушках, на маленьких лужайках, где между камнями и нависшим тальником пенится горный ручей, всегда весело. Мелкую форельку можно ловить старыми лоскутами; жука-плавника нетрудно пришибить прутом, а потом смотреть на него и считать, сколько у него ног и сколько глаз и почему он бегает по реке и не тонет. В кустах заливаются птицы, их можно дразнить и перекликаться с ними.

Но забираться далеко — опасно. Там темные стволы кедров, седоватые лиственницы и широкие лапы елей. Попробуй, сунься туда, а вдруг вылезет злой Эргени...

Ребята избегали угрюмую тайгу. За перевалом у них была своя лужайка. На вершине хребта Бину догнал приятелей, растолкал и присел. Громко свистнув, он вдруг опустил голову к земле, засунул между ног и как мяч покатился по мягкой густой траве. Ребятам это понравилось, они точно так же, один за другим, с криком и со смехом покатились к лужайке. Самый старший из них, вертлявый Тутукан, хотел было снова взобраться на гору и опять кувырком скатиться с нее. Но Бину придумал новую игру. Он встал на руки и, забавно дрыгая в воздухе ногами, прошел лужайку от одного края до другого. Тутукан раздумал и покатился за Бину колесом, отталкиваясь от земли то руками, то ногами. За ним, подражая ему, промелькнула малюсенькая Соби. Следом по очереди — остальные.

У ручья на пригорке, в густых зарослях багульника, вытянувшись во всю длину полосатого тела, лежал шестимесячный тигренок. Высунув кончик красного, покрытого слюной языка, он тяжело дышал, томимый жарою. Несколько часов тому назад он сытно позавтракал пискливыми, но вкусными кабаньими поросятами и сейчас ждал свою мать.

Детский смех и крик заставили его насторожиться. Он лениво потянулся, перевернулся на живот и, мягко пригибая траву, бесшумно пополз к лужайке...

Бину поспорил с Тутуканом. Встав рядом, они покатились колесом вперегонки. Руки, ноги и вихрастые головы замелькали перед тигренком. У него заиграли глаза, он напружинился, прыгнул к ребятам и повалился Бину под ноги, — тот упал. Тигренок вскочил и игриво хлопнул его мягкой лапой по голому заду.

Бину с недоумением уставился на тигренка. Тутукан отбежал в сторону, спрятался за кусты и предостерегающе зашипел:

— Эргени... Эргени... Злой Эргени...

Испуганные ребятишки скрылись в зарослях.

Тигренок снова наскочил на Бину, упал рядом с ним и так же, как несколько минут тому назад, когда Бину ходил на руках, замахал в воздухе лапами. Ему хотелось играть.

Бину присел на корточки и улыбнулся.

— Злой Эргени играть не любит. Это не злой Эргени... Смотри, этот еще маленький.

Тутукан шепотом ответил:

— Беги, это Эргени злой. Я знаю...

— Ну, он не злой... — весело рассмеялся Бину и тряхнул тигренка за загривок. Тигренок вскочил и, играя, отбежал на несколько шагов. Бину нагнал его и, в свою очередь, повалил на землю.

Тигренок вывернулся, опять сбил Бину с ног и отскочил в сторону. Ребята поняли, что этот зверь совсем не страшный, и осторожно окружили его. Даже Тутукан вышел из-за своего куста. Маленькая Соби выскочила вперед. Ей очень хотелось поиграть с тигренком. Заметив, что он от нее недалеко, она схватила за хвост и легонько дернула.

— Ну, ну, Эргени, поиграй со мной...

Тигренок жалобно взвизгнул и ударил Соби по спине. Девочка громко всхлипнула, ребята бросились в стороны. От плеча до поясницы у Соби протянулись две узких царапины.

— А, так ты так играешь? — возмутился Бину, схватывая длинный ивовый прут и бросаясь на тигренка, — вот тебе, получай, получай. — Он ожесточенно стал колотить его.

Тигренок съежился, виновато прижал к боку хвост и, как провинившийся щенок, в несколько прыжков исчез в тайге (*).

----

(*) Подобный случай рассказан мне в 1922 г. в с. Вятском Хабаровского уезда амурским рыбаком. (Примеч. автора.)

II. ТИГРИЦА МАТЬ

Ночью, когда луна приветливо закивала тайге, тигренок выполз к ручью, потягиваясь, выгнув дугой спину, и жалобно замяукал.

Прошло несколько томительных минут. Тайга молча приняла его жалобу и ничего не ответила. Только темные, причудливые тени, что легли на поверхность ручья, предостерегающе шевелились. Тигренок припал к воде красным длинным языком, несколько раз булькнул и поднял морду... На кончик черного и мокрого носа уселся комар; запустив острую пику, он безжалостно колол его. Тигренок недовольно фыркнул, сунул морду в траву и снова жалобно проревел.

И вдруг совсем недалеко кто-то ласково замурлыкал. Тигренок навострил уши, сделал несколько прыжков и оказался около матери.

Тигрица беспокойно обнюхала сына от кончика носа до конца хвоста, лизнула его гладкую лоснящуюся шерсть длинным, как лопасть весла, шершавым языком и тихо промурлыкала, словно успокаивала сына. Повернувшись к тайге, она сделала три прыжка и недовольно оглянулась. Тигренок ловил в высокой густой траве лягушат. Он так увлекся охотой, что и не заметил отсутствия матери. Тигрица вернулась и строго проурчала. Тигренок прыгнул к ней, но по пути неосторожно задел сухой сук лиственницы. Дерево резко треснуло. Тигрица нагнала своего сорванца и, схватив громадными зубами за загривок, чуть сжала их. Тигренок обиженно пропищал, дернулся вперед, но, сдержанный зубами матери, послушно поплелся за ней.

Двигались они мягко, неслышно. Перелезая через поваленные стволы, проскальзывая через таежные заросли или перепрыгивая через рытвины и ручьи — тигры почти не производили шума. Их движения были мягки и настолько рассчитаны, что они в любую минуту умели змеей выгнуть свое тело и незаметно перелезть через поваленное дерево. А через чащи, где другому зверю никогда бы не пробраться, они проскальзывали ползком, как змеи, и не делали никакого шума.

Тигрица мать вела своего маленького Эргени через горные ущелья, через кручи к глубокому таежному озеру. У берега, на высоком холме, где, как щетина на кабаньем хребте, рос только дубняк, еще днем, после недолгой борьбы, она придушила старого кабана самца. И теперь там их ждало сытное пиршество.

Ночь была тихая и душная. Тучи надоедливой мошкары носились в воздухе и преследовали тигров. Сильные звери беспомощно вертели головами и, даже иногда нарушая тишину тайги, фыркали. Чаще всего и громче выражал неудовольствие тигренок. Тигрица была опытна, осторожна и терпелива. Чтобы избежать мошкары и избавить от нее своего сына, она выбирала открытые места и шла по ветру.

Наконец дорогу преградил густо заросший холм. И как бы опасаясь, что холм может куда-нибудь сбежать, со всех сторон его частоколом охватил дубняк... Только на вершине лысиной серебрилась умытая луной поляна. Там, на опушке дубовой рощи, тигрица и оставила кабанью тушу.

Забравшись в дубовую заросль, тигрица припала к земле и прислушалась. Тигренок последовал ее примеру. Он помнил недавний урок. Кроме того, в тайге не раз им встречались барсы, рысь и медведь. Волки боялись показываться им, но по следам и по запаху тигренок знал, что волков в тайге больше всего и им они менее опасны.

Не так давно был случай — нахалка рысь чуть было не оставила их без завтрака. Не успели они отойти от своей добычи, как та уже сцапала ее и потащила к себе. В другой раз к ним приковылял медведь, но он был осторожен и только тогда рискнул приняться за остатки их пиршества, когда они, уже насытившись, бросили его.

Прошло десять, пятнадцать минут. Тигрица все еще лежала. Где-то далеко ухнул филин. За ним подала жалобный голос уссурийская карликовая сова. Недалеко белка уронила кедровую шишку, — кедровый качан с шумом прокатился по валежнику и мягко ухнул в траву. Совсем близко от тигренка лесная мышь прошуршала прошлогодними листьями. Тигренок не выдержал, взметнул хвостом и случайно задел мать. Тигрица огрела озорника тяжелой лапой.

И снова все смолкло.

Но вот за горой в озере кто-то забулькал и затем громко зафыркал.

И опять тихо. На плешивую вершину набежала прозрачная тень. Но месяц вынырнул из облаков и снова посеребрил лужайку. Тигрица поднялась, выпустила когти, царапнула ими по траве и, оставив две черные борозды, в несколько прыжков оказалась у кабаньей туши. Тигренок, шаловливо подпрыгивая, не отставал от нее. Он подскочил к жирному кабану, и, урча от удовольствия, яростно впился в сочный окорок.