переносить самую острую боль.

Он готов хоть сейчас на какие угодно муки, только бы получить право

называться настоящим взрослым охотником.

А пока он еще мальчик. Он должен жить с сестрами и младшими братьями

в материнской землянке. Там было и душно и жарко. Хижина битком набита

женщинами и детьми. Здесь ютятся четыре семьи: семья его матери и трех ее

сестер.

Возле матерей копошится целая куча больших и малых ребят, от длинных

подростков до грудных младенцев. Только у самой молоденькой тетки один

ребенок.

Под утро воздух в землянке настолько спертый, что трудно дышать.

Люди начинают один за другим выползать наружу, чтобы глотнуть свежего

воздуха, освежиться холодной водой.

...Уа вприпрыжку сбежал в овраг и горстью стал черпать ледяную воду,

которая, журча, выбегала из-под снега. Несмотря на июньские дни, было

почти морозно. С севера тянуло сырым и холодным ветром.

«Старики говорят, — вспомнил он, — в той стороне Великий лед. Летом

из-под него течет вода. Там родится много ручьев и потоков. И Большая река

вытекает из ледяных ворот. Только это далеко, очень далеко. Ноги заболят,

пока дойдешь до Великого льда».

Уа остановился возле ручья и задумчиво стал глядеть в ту сторону,

откуда мчался сырой и холодный ветер.

— Бррр!..

Уа озяб и, дрожа от холода, прыжками понесся в гору. Он проворно

нырнул в дыру землянки. Воздух проникал в жилье не только через вход, но и

через небольшое оконце над дверью. На ночь его обыкновенно затыкали

заячьей шкуркой, но утром торопились открыть, чтобы избавиться от духоты.

В землянке царил утренний полумрак. Даже привычный глаз с трудом

различал в нем фигуры людей и звериные шкуры, развешанные по стенам. На

полу лежали толстые оленьи меха, они служили постелями. Жилище внутри

походило на внутренность большого шалаша или чума. Коническая крыша

посередине была подперта крепким столбом. К земляным стенам жилища

прислонен изнутри частокол из еловых жердей. Для прочности их связывали

лыками или гибкими прутьями ив.

Все уже проснулись. Матери кормили грудью ребят. Кормили не только

рожденных в этом году, но часто двух- и трехгодовалых. Кормилицам

приходилось сейчас очень трудно: уже два дня все люди поселка жили

впроголодь. Запасов пищи не было, дети хныкали и просили есть.

Матери удивлялись, куда пропали охотники-мужчины. Вот уже несколько

дней, как они отправились за добычей, и никто еще не возвращался. Верно,

забыли, что их ждут, или охота была неудачной.

Начало лета было тяжелым временем. Ягод, орехов и грибов еще не было.

Птичьих яиц стало гораздо меньше. Большая часть чикчоков — северных оленей

— уже откочевала в тундру. Если охотникам не удавалось овладеть

какой-нибудь дичью, приходилось питаться кое-как. Женщины собирали

поблизости съедобные травы и корешки. Подростки и девушки в поисках пищи

уходили далеко от селений. Ходили гурьбой, чтобы не было страшно.

Уамма только что кончила кормить своего младшего, пятого по счету

сына, Лаллу. Она завернула его в мех, сшитый из нескольких шкурок

зайца-беляка, и всунула в меховой мешок. Только головка его торчала

наружу. Розовый блинчик лица с пуговкой посередине и узкими щелками

зажмуренных глаз казался матери краше всего на свете. Уамма подвесила

мешок на ремнях к потолку, у самой стены. Нехорошо, когда ребенок на полу.

На него недолго и наступить в тесном и темном жилье.

Лаллу не протестовал. Он привык к своему мешку. Он был сыт и потому

закрыл веки и спокойно уснул в висячей люльке.

Уамма забросила руки за голову и стала закручивать пучком свои

длинные золотистые волосы. На вид ей было около тридцати лет. Она была

сильная, красивая и статная женщина.

Как и все матери, она в землянке ходила почти без одежды. Только

длинная бахрома из лисьих, песцовых и волчьих хвостов, подвешенных к

меховому поясу, составляла что-то вроде короткой юбки вокруг ее стана.

Другая такая же бахрома из хвостиков полевок, водяных крыс и мышей

охватывала ее шею.

Грудь ее прикрывал меховой нагрудник, сшитый из пушистых шкурок и

беличьих волосатых хвостов.

Покончив с прической, она подошла к старшему сыну. Уа лежал,

закутавшись в меха, и отогревал озябшие руки и ноги.

— Вставай, Уа! — крикнула она. — Рыба в реке! Птицы на яйцах!

Она шлепнула его ладонью по спине и громко засмеялась.

Мальчик вскочил на ноги, и по всему дому раскатился его громкий

голос:

— Рыба в реке! Птицы на яйцах! Хо, хо!

С десяток голосов откликнулось ему со всех концов. И скоро целая куча

ребят, наскоро натянув на себя меховое платье, стала собираться на охоту.

На поляне к ним присоединились дети из домов других матерей. Здесь детвора

разделилась на две партии. Девочки-подростки отправились на опушку леса

собирать съедобные травы, рыть корешки и искать в гнездах птичьи яйца.

Несколько мальчиков, завзятых любителей отыскивать яйца, отправились с

ними. Другая ватага двинулась на берег реки. Это были самые старшие из

подростков. Рыбная ловля требовала не только искусства, но и силы.

Рыбу добывали руками или рыболовным копьем. Острие такого копья

делали из кости. Копьем можно было ловить только крупную рыбу, добыть

которую было не так-то просто.

Старая Каху, Мать матерей Черно-бурых Лисиц, сама вышла, чтобы

проводить рыболовов.

К полудню вернулись девочки. Они принесли ворох корешков и съедобных

лишайников. В особом мешке были сложены молоденькие птенцы, найденные в

птичьих гнездах. Яиц принесли мало, да и те были насиженные. Время кладки

уже проходило. Всех запасов пищи было собрано немало, но накормить все

население поселка ими было невозможно.

Найденные яйца отнесли прежде всего Каху и другим старухам, которые

жили вместе с ней в землянке Родового огня.

Птенцами накормили маленьких детей.

К вечеру вернулись рыболовы. Они притащили довольно много крупной

рыбы. Но беда была в том, что старики Черно-бурых вовсе не ели рыбы. Это

был пережиток седой старины: предки племени не знали рыболовства. Только

недавно Черно-бурые научились печь ее на горячих углях.

Но и до сих пор старики, а особенно старухи, не ели рыбьего мяса —

оно внушало им отвращение. Только более молодые решались есть печеную

рыбу, но и то лишь тогда, когда не было никакой другой пищи.

На широкой площадке был разведен костер. Около огня собралось все

население поселка. Матери кидали рыбу прямо в чешуе на уголья, которые они

выгребали палками из костра. Там она, шипя, запекалась, пока кожа ее не

обугливалась от жара. Печеную рыбу раздавали желающим. Не давали ее только

маленьким детям: они могут подавиться костями.

Обычай требовал всякую пищу предлагать сперва старшим. Лучшие куски

рыбы матери отнесли в землянку Родового огня. Там жила сама Каху, Мать

матерей поселка Черно-бурых. Там жили старухи — хранительницы огня. Целыми

днями сидели они вокруг костра, подкидывая туда еловые сучья. Старики по

очереди ходили в лес за охапками валежника.

Когда женщины принесли рыбу, старухи отвернулись и сердито зашамкали

беззубыми ртами.

Некоторые плевались.

Фао, самый старый из дедов, сгорбленный, но высокий, поднялся во весь

рост и свирепо замахал кулаками. Серые глаза грозно сверкнули из-под

мохнатых бровей. Он вдруг рявкнул на всю землянку, словно большой медведь.

Женщины с визгом выбрались наружу и начали торопливо жевать отвергнутую

пищу.

Художник Фао

На другой день солнце встало золотое и яркое. Его лучи разогнали

холодную дымку тумана над оврагом и кочковатым болотом. Но в землянках