Где мы только не побывали и чего только не видели. То целый вечер следили за пройдохой поэтом Франсуа Вийоном, то бродили по городу с Гаруном аль-Рашидом (уж если кому и стоило родиться на несколько веков позже, так именно этому беспечному калифу). Порой — в дурном настроении или вконец приуныв — наблюдали за ходом Тридцатилетней войны, а когда хотели подурачиться, заглядывали в Радио-Сити в уборные к актрисам. У Майка неизменный и острый интерес вызывала гибель Атлантиды — вероятно, он боялся, что люди, вновь открыв тайну ядерной энергии, повторят эту катастрофу. Когда же я впадаю в дремоту, он наверняка переносится к началу начал, к возникновению нашей нынешней Вселенной.

Если как следует поразмыслить, то, пожалуй, даже к лучшему, что ни один из нас не женился. Конечно, у нас есть надежды на будущее, но сейчас мы оба устали от людей, устали от алчных физиономий и жадных рук. Стоит ли удивляться, что в обществе, где ценятся в первую очередь богатство, власть и сила, даже та порядочность, что сохранилась, рождена страхом перед действительностью или тревогой за завтрашний день. Мы видели в мире столько подспудных, темных делишек — можете назвать это подглядыванием, если хотите, — что отучили себя принимать за чистую монету внешние проявления сердечности и доброты. Всего лишь раз мы с Майком заглянули в частную жизнь человека, которого знали, любили и уважали. Этого было достаточно. С того дня мы взяли себе за правило принимать людей такими, как они есть.

Следующие две кинокартины — «Свободу американцам!» о Войне за независимость и «Братья и пушки» о Гражданской войне в США 1861–1865 годов — вышли на экран почти одновременно. И грянул гром! Каждый третий политикан, целое сонмище так называемых просветителей и все казенные патриоты выступили в поход за нашими скальпами. Все отделения таких ультрапатриотических организаций, как Дочери Американской Революции, Сыны ветеранов Союза и Дочери Конфедерации, очертя голову дружно ринулись в бой. Юг неистовствовал. В южных штатах оба фильма были сразу же запрещены: второй — потому что был правдив, первый — потому что цензура — болезнь заразная. И оставались под запретом до тех пор, пока не спохватились профессиональные политики. Запрет сняли, и когорта последователей Линча и других приверженцев веревки и петли, указывая на оба фильма как на гнусный пример умонастроений и убеждений отдельных американцев, обрадовалась возможности влезть на бочку и бить в барабаны шовинизма и расовой ненависти.

Новая Англия испытывала соблазн хранить беспристрастное достоинство, но не выдержала нажима. К северу от Нью-Йорка демонстрация обеих кинокартин была прекращена. В штате Нью-Йорк представители сельскохозяйственных округов единодушно проголосовали за запрет, и он был введен по всему штату. Специальные поезда возили зрителей в штат Делавэр: тамошние власти еще не удосужились принять соответствующий законодательный акт. Судебные иски о клевете множились как грибы после дождя, и, хотя экстренные выпуски газет подымали сенсационную шумиху вокруг каждого процесса, лишь немногие знали, что мы не проиграли ни одного возбужденного против нас иска. Правда, нам почти в каждом случае приходилось апеллировать в высшие судебные инстанции, а подчас даже просить о переносе слушания дела в другой судебный округ — на что нам редко давали согласие, — но едва мы представали перед судьей, как извлеченные из архивов документы оправдывали нас без ущерба для наших карманов и престижа.

Удар, нанесенный нами по национальной спеси, был весьма и весьма чувствителен. Мы показали, что отнюдь не все великие американцы были озарены нимбом святости и не все английские офицеры были заносчивыми задирами, хотя ангелами их тоже не назовешь. Доступ обоим фильмам в Британскую империю был закрыт, а Лондон сделал ряд гневных представлений государственному департаменту. Трудно себе представить, но конгрессмены от южных штатов и Новой Англии поддержали попытки некоего иностранного посла ограничить свободу слова, причем в определенных кругах этот парадоксальный инцидент был встречен бурными аплодисментами. Обозреватель X.Л.Менкен, потирая руки от восторга, время от времени старательно подливал масла в огонь, а газеты путались в трех соснах — в антииностранной, ура-патриотической и квазилогической критике. В Детройте у входа в нашу студию куклуксклановцы сожгли чахлый фанерный крест, а объединение ирландских иммигрантов «Дружные сыновья св. Патрика», Национальная ассоциация содействия прогрессу цветного населения и Объединение профсоюзов Западного побережья приняли резолюции в нашу поддержку. Наиболее злобные, полные нецензурной брани анонимные письма, указав имена и адреса кое-кого из возможных отправителей, мы передали нашим адвокатам, а также в Управление почтовой службы. Южнее Иллинойса никто из писавших к ответственности привлечен не был.

Джонсон и его ребята гребли деньги лопатой. Джонсон вложил свой куш в международную кинопрокатную организацию и быстренько заставил Маррса нанять всех до одного лучших специалистов по печати и рекламе как на Востоке, так и на Западе Штатов. Ну и работенку они провернули! Буквально за считанные дни сложились две вполне определенные школы мышления, и в почтовые ящики хлынули потоки писем. Одна школа считала, что не наше дело ворошить старое грязное белье, что такие вещи лучше забыть и простить, что ничего дурного в помине не было, а если и было, то все равно мы — лгуны. Другая школа аргументировала скорее в нашу пользу. Сперва медленно и осторожно, затем все уверенней и шире стала распространяться следующая точка зрения: такие события действительно происходили и могут произойти вновь, а может быть, происходят даже и сейчас; происходили они потому, что искаженная правда слишком долго воздействовала на отношения между народами и расами. Нас порадовало, когда многие начали соглашаться, что важно уметь забывать прошлое, но гораздо важнее понять и оценить его без мелочных придирок. Именно эту идею мы и стремились довести до общественного сознания.

Введенный в некоторых штатах запрет на демонстрацию наших фильмов лишь незначительно отразился на общей сумме выручки от проката, что несколько оправдало нас в глазах Джонсона. Он мрачно предсказывал потерю половины доходов в масштабе всей страны, поскольку «нельзя безнаказанно открыть в кинофильме правду. Если в зале свыше трехсот зрителей, то сухим из воды не выйдешь». — «И даже со сцены театра нельзя?» — «А разве, кроме кино, люди еще куда-нибудь ходят?»

Пока все шло так, как мы рассчитывали. Мы приобрели бóльшую известность и славу — и добрую, и дурную, — чем любой из наших современников. В основном все объяснялось тем, что наши дела представляли интерес для средств массовой информации. Кое-что, естественно, относилось к числу сенсаций-однодневок, до которых так падки жаждущие новостей газеты. Мы всячески остерегались наживать себе врагов в тех кругах, какие могут дать сдачи. Помните старую поговорку о том, что человека узнают по его врагам? Нашим могучим оружием стала реклама — «паблисити». Вот как мы его заострили.

Я позвонил Джонсону в Голливуд. Он обрадовался, услышав мой голос:

— Давненько не виделись. Какие новости, Эд?

— Мне нужны люди, умеющие читать по губам. И нужны они, как ты любишь говорить, вчера.

— Читают по губам? Ты что, рехнулся? Зачем они тебе?

— Неважно зачем. Нужны, и все. Можешь подыскать?

— Понятия не имею! Зачем они тебе?

— Я спрашиваю: можешь ты найти таких?

— По-моему, ты совсем заработался, — неуверенно сказал он.

— Ну знаешь…

— Погоди, я же не сказал, что не могу. Не кипятись. Когда они тебе нужны и в каком количестве?

— Лучше запиши. Готов? Мне нужны специалисты, умеющие читать по губам на следующих языках: английском, французском, немецком, русском, китайском, японском, греческом, голландском, испанском.

— Эд Левко!!! Ты что, совсем спятил?!

Пожалуй, в чем-то он был прав: сказанное мною звучало диковато.