— О'кей. Не стоит терять время. Пойдем разыщем Ки, пока он не уехал домой. — Крокетт оставил на столе десятидолларовую бумажку. Мэнникон последовал за ним к двери, думая о том, как замечательно быть богатым. Он прошел мимо трех дам у стойки. «В один прекрасный день, — подумалось ему, — и меня будет ждать в баре такая вот штучка». Он даже вздрогнул от столь заманчивой перспективы.

По дороге в лабораторию они купили золотую рыбку для хозяйки аквариума. Они обещали вернуть ей рыбку. Она говорила, что очень привязана к этой рыбке.

— Любопытно, любопытно, — сказал Тагека Ки.

Он пролистал записи Мэнникона и бросил по-восточному непроницаемый взгляд на восемнадцать мышей в холодильнике. Коллеги находились в комнате Мэнникона. Крокетт был уверен, что у них с Тагекой комнаты оснащены «жучками» и каждый вечер Паульсон прослушивает записи разговоров. Подслушивать детергенты и растворители никому в голову не придет, поэтому здесь можно было говорить спокойно — правда, не слишком громко.

— Любопытно, — повторил Тагека. Он говорил на чистейшем английском, с легким техасским акцентом. В Сан-Франциско он финансировал спектакли театра «Но» и был признанным авторитетом по табачной мозаике. — Расклад следующий. Если будет что раскладывать. Все компаньоны имеют равную долю, плюс у меня дополнительно исключительные права в Гватемале и Коста-Рике.

— Ки! — запротестовал было Крокетт.

— У меня есть некоторые связи в Карибском бассейне, о которых не следует забывать, — сказал Тагека Ки. — Соглашайтесь, коллега, или оставим этот разговор.

— О'кей, — сказал Крокетт. К Нобелевской премии Тагека был гораздо ближе, чем Крокетт, и имел фирмы в Панаме, Нигерии и Цюрихе.

Тагека небрежно вытащил из холодильника поднос с мертвыми мышами и золотую рыбку на плоской алюминиевой тарелочке.

— Извините меня, — сказал Мэнникон. Его вдруг осенило. — Мне не хотелось бы вмешиваться, но мыши — желтые, я имею в виду… — Он опять вспотел, на этот раз не от удовольствия. — Я хочу сказать, что до сих пор по крайней мере… этот раствор… — Позднее он научится произносить «раствор Мэнникона» без запинки, но пока это к нему не пришло. — Дело в том, — продолжал он, заикаясь, — что до сих пор раствор оказывался ядом только для… гм… организмов, доминирующий пигмент которых… как бы это сказать… можно определить… ну… как желтоватый.

— Что ты хочешь этим сказать, коллега? — спросил Тагека Ки, техасец и самурай в одном лице.

— Просто я хотел сказать, что, — бормотал Мэнникон, уже сожалея, что затеял этот разговор, — ну, что это связано с некоторым риском. Вы бы хоть резиновые перчатки надели. Следует остерегаться контакта, осмелюсь заметить. Упаси меня бог, если я придаю хоть какое-нибудь значение расовым различиям, но я чувствовал бы себя виноватым, если бы… ну, вы понимаете, что-нибудь случилось из-за…

— Не беспокойтесь о своем маленьком желтом собрате, — спокойно сказал Тагека Ки. И вышел, унося с собой поднос и алюминиевую тарелочку как самые драгоценные трофеи.

— Ну и алчный же тип, — с досадой сказал Крокетт, когда дверь за патологом закрылась. — Исключительные права на Гватемалу и Коста-Рику. Вот вам и Страна Восходящего Солнца. Так они в свое время и Маньчжурию отхватили.

По дороге Мэнникон задумался. Крокетт и Тагека Ки, располагая теми же данными, что и он, умудрялись делать выводы, которые оставались глубоко спрятанными от него, Мэнникона. «Поэтому, должно быть, они и ездят в «ланчах» и «ягуарах», — подумал он.

Телефон зазвонил в три часа утра. Чтобы поднять трубку, Мэнникону пришлось перегнуться через миссис Мэнникон, отчего она спросонья застонала. Она не любила, когда он прикасался к ней без предупреждения.

— Это Крокетт, — послышалось в трубке. — Я у Тагеки. Приезжай сюда. — Он прокричал адрес. — Живо.

Мэнникон положил трубку, выкарабкался из кровати и начал одеваться. У него была изжога по милости этого «Алекзандера».

— Ты куда? — спросила миссис Мэнникон голосом, далеко не таким сладким, как дыня.

— На совещание.

— В три утра? — Она не открывала глаза, но рот ее определенно шевелился.

— Я не смотрел на часы, — сказал Мэнникон, мысленно повторяя: «О господи, потерпи еще немножко, осталось чуть-чуть».

— Доброй ночи, Ромео, — сказала миссис Мэнникон, так и не открыв глаз.

— Это же был Сэмюэл Крокетт, — оправдывался Мэнникон, натягивая штаны.

— Гомик, — сказала миссис Мэнникон. — Я так и знала.

— Послушай, Лулу… — В конце концов Крокетт был его коллегой.

— Принеси домой немного ЛСД, — попросила миссис Мэнникон, погружаясь в сон.

«Уж этого я от нее не ожидал», — подумал Мэнникон, бесшумно закрывая за собой дверь квартиры. Оба его ребенка панически боялись внезапного шума, и, как объяснил Мэнникону детский психиатр, страх этот имел глубокие корни.

Тагека Ки жил в центре, в роскошной квартире, выходящей на крышу тринадцатиэтажного здания. У подъезда стоял его «ягуар», а рядом «ланча» Крокетта. Мэнникон поставил свой «плимут» возле автомобилей коллег, подумав: «Быть может, заведу себе «феррари». Мэнникон был весьма удивлен, когда негр-дворецкий, в желтом полосатом жилете, в безукоризненно белой рубашке с массивными золотыми запонками, впустил его в квартиру. Мэнникон ожидал увидеть строгий современный интерьер, возможно в японском стиле — циновки из бамбука, подголовники из черного дерева, на стенах — акварели с изображением мостов. Но все было выдержано в стиле кантри — ситцевые шторы, ситцевые диваны, грубые скамьи, стулья с высокими спинками, некрашеные сосновые столы, лампы, сделанные из корабельных нактоузов. «Бедняга, — подумал Мэнникон, — пытается ассимилироваться».

Крокетт ждал его в гостиной, потягивая пиво и любуясь клипером при полной оснастке, вделанным в бутылку, которая стояла на камине.

— Привет, — сказал Крокетт. — Как доехал?

— Нормально, — ответил Мэнникон, потирая воспаленные глаза. — Признаться, чувствую я себя неважно. Привык спать по восемь часов, так что…

— Ты должен сократить это время, — сказал Крокетт. — Я обхожусь двумя. — Он допил пиво. — Старый добрый Тагека придет с минуты на минуту. Он у себя в лаборатории.

Дверь открылась, и вошла смазливая девица в розовато-лиловых шелковых брюках в обтяжку. Она принесла еще пива и зефир в шоколаде. Протягивая поднос Мэнникону, она зазывно улыбнулась ему.

— Это его девушка, — сказал Крокетт.

— А то чья же, — отозвалась девица.

«Да, неплохо быть японским патологом», — подумал Мэнникон.

Раздался приглушенный звонок.

— Шеф, — сказала девица. — Ждет вас. Дорогу ты знаешь, Сэмми.

— Сюда, Флокс, — сказал Крокетт, направляясь к двери.

— У тебя не найдется, Сэмми? — спросила девица.

Крокетт кинул ей кусочек сахару. Не успели они выйти из комнаты, как девица уже разлеглась на десятифутовом диване, обитом ситцем, закинула розовато-лиловые ноги на спинку и принялась грызть сахар.

Лаборатория Тагеки была просторней любой из лабораторий Фогеля-Паульсона, да и оборудована более основательно. Чего здесь только не было — большой операционный стол, который поворачивался в любом направлении, мощные лампы на подвижных кронштейнах, комплекты хирургических инструментов, стерилизаторы, холодильники со стеклянными дверцами, огромный рентгеновский аппарат, раковины, столы и ванночки из нержавеющей стали.

— Вот это да! — прямо с порога воскликнул Мэнникон, пожирая эту роскошь глазами.

— Все по последнему слову техники, — сказал Тагека, снимая с себя маску и колпак. На нем был хирургический фартук, из-под которого выглядывали подвернутые джинсы и ковбойские сапоги на высоких каблуках, с серебряными пряжками. — Да, ну и работу вы мне задали.

Тагека налил себе бокал калифорнийского хереса из большущего кувшина, стоявшего в углу, и с жадностью выпил.

— Я препарировал ваших восемнадцать мышей. Желтых. — Он улыбнулся Мэнникону своим самурайским оскалом. — Просмотрел срезы тканей. Определенно ничего пока нельзя сказать, Мэнникон. Я могу лишь выдвинуть гипотезу, но ты явно натолкнулся на нечто совершенно новое.