Гордые испытывали чувства: решились и делали вдвоем то, что отцам было не под силу, что Гедимин завещал, что несколько поколений четырех народов желали, о чем и старым и новым богам молились тысячи, десятки тысяч душ, когда гибли под крыжацкими мечами, горели в кострах. Святое делали дело, которого ждали десятки лет. Давно была нора, давно, но мешкали, боялись, и все помехи, помехи. То сами грызлись за власть, как псы в стае, то миролюбица Ядвига, думал Витовт, срывала, жалея христианскую кровь, то ты, брат, думал Ягайла, татар ходил воевать, загубил поколение, то малопольские паны большой войны не хотели, то сами не могли подружиться и заигрывали с Орденом, терпели унижения, лишь бы друг другу досталось убытков и хлопот. Но вот бог своей лаской и милостью свел, впряг в одно дело, одну заботу им обоим положил. Глядели один на одного — высокий Ягайла, с удлиненным лицом; коренастый широкоскулый Витовт — постарели в заботах, волосы пошли сединой, морщинами лбы изрыло, зато ума прибавилось; любви нет, но есть уважение — самые крепкие оказались в отцовских выводках, выстояли, выжили в бурях. Возникали, правда, непрошенные,
Ненужные сейчас тени, вдруг мелькали в темном углу или в камине в полыхающем пламени, и думалось: вот за стеной, за крепостным валом, течет Буг, где с челна мать в воду столкнули, как ведьму или воровку; а Ягайле подумывалось: не дожили Скиргайла и Виганд до сладкого дня, и Коригайлу крыжаки убили, а вот тот, кто немецкие хоругви приводил,— греется у огня. Неприятные были мысли, но и только. Вспыхивали и гасли, не оставляли следа, сами и гасили. Мелким обидам, предубеждению, неприязни друг к другу места сейчас не могло быть, душа в душу следовало дышать до победы; все силы напрячь, все выложить, все отдать на войну, без утайки. Побьют крыжаки — утаенное не спасет. Однако, пользуясь обстоятельствами, Витовт повторил старое желание иметь под своим владением все Подолье и ту его часть, что опекала Корона.
— Вот уже десять лет,— говорил Витовт,— я не знаю покоя с этими землями. Князь Болеслав упорно сеял смуту среди подольских бояр и панов, трижды бунтовал людей. И сейчас, когда уходил к крыжакам, но по божьей милости был остановлен, опять списывался с подолянами. Хоть ты, светлейший король, и писал, что я могу поступить с князем Свидригайлой как требует право, за лучшее считаю применить право к тем, от кого каждый день могу получить отраву в кубке или нож в спину. Но земли этих людей не в моей власти...
— Согласен с тобой,— ответив Ягайла.— Но передать Подолье Великому княжеству до войны невозможно. Ты, князь Александр, и сам понимаешь почему. Потеряна Добжинская земля, шляхта негодует на позорное перемирие, если сейчас отпадет и наша подольская часть, то коронные паны попросту взбунтуются. Без бунта полно забот. А после войны, брат Витовт, когда всем запомнятся заслуги твоих хоругвей, никто не осмелится возразить...
— Значит, после войны? — утвердительно спросил Витовт.
— Не раньше,— кивнул Ягайла.
Однако за такую уступку, думал он, князь Витовт обязан заплатить.
— Мы не сможем обойтись без наемников,— сказал Ягайла.— Если не наймем мы, наймет Орден. Лучше нанять и не вести в битву, чем увидеть их в орденских гуфах. Но в коронном скарбе — хоть шаром покати...
— Тысяч двадцать гривен я наскребу,— согласился Витовт.
Но что значили эти двадцать тысяч, если один наемный рыцарь требовал за месяц службы самое малое двенадцать гривен, а приглашать следовало хотя бы месяца на два. Три большие хоругви. Ульрик фон Юнгинген мог нанять в пять крат больше. Подсчитывали, загибая пальцы, сколько хоругвей выставят крестоносцы. Каждое комтурство по хоругви — рагнетское, клайпедское, острудское, гданьское, бранденбургское, бальгское, мальборское, радзинское, торуньское, кенигсбергское... пальцев не хватало — двадцать семь, а еще хоругви великого магистра, и хоругвь Казимира Щетинского, и хоругвь казначея, и епископы снарядят по хоругви, и, конечно же, косяками придут на выручку крыжаков вестфальские, швейцарские, английские, лотарингские, австрийские, французские, саские рыцари, а сколько их соберется, угадать было нельзя. Знали, что давно кружат по королевским и княжеским дворам посланцы великого магистра, вручают побратимам Ордена письма с жалобами на Польшу и Литву, с просьбами о защите. Лживые были письма, но кого это занимало, кто мог не верить? Тысячи получили рыцарский пояс в Ордене, ходили в крестовые походы на Жмудь и Русь, жили с его милости, получали от него дорогие подарки, годы проводили в орденских замках, посылали сюда сыновей, доставали здесь славу, имения, богатства. Кто усомнится, слыша молву, что язычники, схизматики и сарацины жаждут разбурить древний оплот святой веры, что опасность угрожает не только Ордену, но и всему христианскому миру, что король сараци-нов Витовт стремится расширить сарацинское царство и на месте храмов господних возжечь костры, что польский король Ягайла окрестился притворно, ради короны и скипетра, а в душе как верил в чертей, так и верит, и отравляет ядом язычества некогда христианскую, а сейчас грешную перед Иисусом Христом Польшу. Только бог знает, сколько воинственных простаков откликнется на эти призывы, сколько хоругвей составит из них великий маршал. Пять? Шесть? Девять?
Подсчитывали число хоругвей, которые выставит Корона, когда король объявит посполитое рушение '. Выходило более двадцати тысяч шляхты, а при каждом шляхтиче самое малое один лучник и хлоп в обозе. Это при бедном, а богатый, конечно, приведет с собой полное копье и несколько слуг. А еще, подсказал пан подканцлер Тромба, стоит призвать для этой войны польских рыцарей, отошедших на службу к Вацлаву чешскому и к венграм на двор Сигизмунда. Помимо польских земель, выставят хоругви и русины, подчиненные Короне,— Львовская земля одну хоругвь, Галицкая земля тоже одну, а также Холмская, Перемышльская, и несколько дадут подольские земли. И мазовецкие князья выставят людей.
Считали хоругви Великого княжества. Виленские земли дадут три хоругви, Трокские — две, с Черной Руси — Новогрудская, Волковыская, Лидская, Слонимская хоругви, с Белой Руси — Полоцкая, Витебская, Смоленская, Могилевская, Мстиславская, Подлясье выставит Брестскую, Пинскую, Дрогичинскую, Мельницкую, Гродно даст полную хоругвь, Жмудь, хоть и крепко там выбито народу, даст несколько тысяч воинов, Иван Жедевид приведет подольские хоругви, Киев, Стародуб, Новгород-Северский отрядят полки, Ковно выставит хоругвь, Слуцкое княжество, Ошмяны, Минск выправят хоругви, а всего за двадцать тысяч конных, а еще княжеская и боярская челядь и обозники, которых тоже можно пустить в дело при сильной нужде. Сюда прибавлялись и пять тысяч татар, которых мог повести на битву хан Джелаледдин, принятый в княжестве и ожидавший от Витовта помощи в борьбе за Ордынский престол. Один день провели в беседах с ханом и заключили такой союз: Джелаледдин выводит против крыжаков своих воинов, а после битвы Витовт силою Великого княжества поможет хану победить соперника и в дальнейшем Орда и Великое княжество воевать не будут. Помимо татар, причислялась хоругвь новгородцев, которую в октябрьскую встречу с Витовтом обещал привести князь Семен, а еще хоругвь надо было вытребовать у молдавского господаря, зависимого от княжества и Короны в силу турецкой угрозы.
На помощь московского князя Василия Дмитриевича после недавних войн, после отнятия Коложи и Одоева рассчитывать не приходилось. В дружбе особой не были никогда, и не затерся в московской памяти сговор Ягайлы с Мамаем, когда в тяжелый для Москвы час пришли ей на выручку только полоцкая да новгород-северская хоругви. Выставлять же полки в помощь Витовту московский князь не мог и по другой причине, если бы и хотел,— над самим висела опасность татарского наезда. Слава богу за то, что Василий Дмитриевич обещал не воспользоваться войной Великого княжества с крыжаками, не ударить в спину, воюя Смоленск и северские земли. Хоть с одной стороны есть прочно обеспеченные миром границы. А на всех прочих жди гостей: с юга могут налететь татары; с севера вломятся союзные Ордену ливонские меченосцы; венгры заохотятся на Червоную Русь; неизвестно, как поведет себя чешский король Вацлав — по всему видно, что подкуплен; подозрительные отношения завязал Орден с Сигизмундом Люксембургским. Если Ульрик фон Юнгинген не поскупится отвалить флоринов, а тут не тот случай, чтобы скупиться, и казна орденская позволяет, то Сигизмунд легко может ударить на польские границы. Но подканцлер Миколай Тромба считал, что король Сигизмунд не решится на открытую войну и вторжение: после страшного разгрома под Никополем, где сам спасся не ипаче как чудом, не расположен воевать, а главное, имеет грозных соседей. Стоит ему повести войска на поляков, тут же турки попытаются отхватить кусок венгерского королевства. Другое дело, что будет страшить, бренчать мечом, чтобы успокоили дорогой подачкой, и, кроме того, не истек срок мирного с ним договора, еще три года ему действовать. Но что договор, кинул в огонь — и нет. Мог и нарушить, войти в союз с Орденом, чтобы исполнить то, что надумали в 1392 году,— объединиться, разбить войска польской Короны и Великого княжества Литовского, а земли их разобрать: Жмудь, Новгородские и Псковские земли, Черную и Белую Русь, Полесье, Мазовецкое княжество и Великопольские земли — все это Тевтонскому ордену, а Калишские, Краковские, Сандомирские земли и всю Червоную Русь — это все Сигизмунду. Могли вспомнить, случай удобнейший, другого не представится. Но если выделить на венгерскую, ливонскую, татарскую границы какое-то число хоругвей, то с чем идти против Ордена? Уж Ульрик двинется всей силой, только небольшую защиту оставит в замках. А не выделить заслоны, оголить рубежи, так тем, кому и не думалось воевать, сразу вздумается. А выставить, распылить силы — туда пяток хоругвей, туда пяток, а меньше и оставлять не стоит, глядишь, треть войска расплывется во все концы. Думали, примеривали, решили не распыляться — ото всех сразу отбиться нельзя; если даст господь поразить немцев, то и прочие не страшны, а победит Орден, то и защищенные окраины ни к чему, не спасут.
