призанял у вас! Хорошо, я сейчас же поручу

проверить.— Он сделал короткую запись в настольной

календаре.

— Давно бьи так, — облегченно вздохнула Анна. —¦

Теперь душевые. Они тесны, водопроводная система

запущена.

— Знаю. Мы проектируем новые душевые по

последнему слову...

— Журавль в небе!—усмехнулась Анна. — Вы нам

пока, Александр Иванович, дайте синицу в руки...

отремонтируйте старые душевые. Даю вам пятнадцать дней

сроку.

— Помилуйте, Анна Сергеевна! Не уложимся...

— Сумейте уложиться; И торопитесь! А не то я

вызову госсанинспекцию и вам не миновать штрафа.

— Ой-ой-ой, — закачал гладко выбритой головой

Солнцев и внес новую запись в блокнот. — Все? Или

казнь египетская еще не кончилась?

— Нет, — проговорила Анна и края ее рта запрыгали

445

от плохо сдерживаемой улыбки. — Вы почему не явились

на прививку, Александр Иванович?

Солнцев побледнел.

— Я... мне было некогда. И потом сердце...

— Сердце я ваше знаю. Раздевайтесь!

— Анна Сергеевна... — взмолился Солнцев.

— Никаких разговоров!—Анна открыла дверь в

приемную, позвала ожидавшую там медицинскую

сестру. — Надя, сделайте главному инженеру

прививку.

Солнцев, понурив голову, стал раздеваться...

Весна шла в обнимку с ласковым ветром, рассеянна

бросала через плечо пустые ветки сирени и ландыша, раз-

ливисто смеялась и пела, веселя всех, кто ни попадался

навстречу. Зеленокудрые чистые березки раздумчиво

гляделись в зеркало пруда.

Ветер созорничал — нагнал волну, и в пруде, избоче-

нясь, заплясали березки.

Смешно стало иволге; взвизгнув, тоненько засмеялась

она, и вслед за нею дружно расхохотались глухари.

Небо обрядилось перламутром зари и казалось, что,

перебирая лады стозвонной гармони, привечает весну

природа.

В палисадах, в белых платьях стояли душистые

черемухи, лукаво и беспокойно поглядывали через плетень на

молодых стройных кленов, что собрались у моста тесной'

толпой, будто оговариваясь о гулянке.

Низко свесившись над рекой, мыли свои длинные

косы тихие ивы...

Глеб сидел в машине рядом с Наташей и ему

почудилось, что даже мотор поет что-то невыразимо веселое и

праздничное...

— Скоро ли? — нетерпеливо спросила Наташа. Ветка

черемухи кокетливо белела в ее густых темных во»

лосах.

— Вон, за косогором, — ответил Глеб.

У серебристой ленты реки виднелось деревянное, на

сваях, здание Рыбаковский ГЭС.

На грузовиках началось оживление. Участники

струнного окрестра потянулись за гитарами, мандолинами и

балалайками. Редколлегия во главе с Яшей Зайцевым,

Держа кто лист ватмана, кто кисточки к краски,

готовилась тут же, на празднестве, выпустить номер «Резца».

Девушки приосанивались, поправляли волосы., в

последний раз окидывали придирчивым взглядом свои нарядные

платья.

На крутом берегу Шайтанки, впереди цветистой

толпы, стояли Потап Дмитриевич, дед Никифор, Саня Коно-

плев, Танюшка. Весь колхоз высыпал встречать дорогих

гостей.

Обгоняя грузовики с молодежью, проскочили эмки

Яардьшцева и Бакшанова.

Вечерело. Малиновые сполохи зари, остьивая,

подернулись сиреневой дымкой. Густой синью отливали за

лугами перелески и неслышно, огородами, подбирались

робкие тени.

Торопя ночь, показалась первая звезда.

Все остались стоять на берелу, а Саня Коноплев и

Чардынцев по лесенке поднялись в помещение ГЭС.

В светлой, *шсто выбеленной комнате сверкал

приборами мраморный щит управления. Рядом на столе

лежал вахтенный журнал с краткой записью: «24 мая

19 ч^сов 30 минут — открытие станции. Дежурный

электромонтер Коноплев».

Саня показал Чардынцеву на рубильник, который

следовало включить.

— Все готово? — спросил Чардынцев.

— Все, Алексей Степаньвч. Вчера были испытания.

Инспектор Госэнергонадзора принял станцию,— четко

ответил Саня, но прилипшая к чистому лбу кудрявая

прядь волос и тревожная тень в глазах выдавали его

волнение.

Чардынцев сдержал желание крепко обнять этого

парня и. тихо промолвив «В добрый час!» — включил

рубильник.

Под полом глухо зашумела вода. Отвечая на звонкую

аапевюу генератора, низко басила турбина.

На холме в домах и на улицах села загорелись огни.

Вспыхнули десятки лампочек в круглой, как девичий

хоровод, березовой рощице, освещая длинные,

празднично накрытые столы.

— Прошу, дорогие товарищи! — пригласил всех в

рощу Потап Дмитриевич. Аккуратно подстриженный, смуг-

447

лый, в новом сияем костюме, он выглядел молодым, едва

перевалившим за сорок.

На столах, среди букетов ярких полевых цветов, на

белых блюдах темнели жареные гуси и поросята, гурь-

бились графины с пивом и желтые жбаны с янтарным

медом.

Комсомольцы заняли отдельный стол. Звонкий смех

перемежался шутливо-томными вздохами гитар и

бойкой скороговоркой мандолин.

— Эй, соловьи! — с трудом сдерживая улыбку, при-

криюнул на молодежь дед Никифор. — Угомонитесь

чуток и приналягте-ка лучше на стряпню наших хозяюшек.

— Единодушно поддерживаем!

— Ура! —весело отозвались комсомольцы.

Дед Никифор крякнул, поднял руку и подмигнул

председателю.

— Начинай, Митрич.

Потап Дмитриевич встал, шумно вздохнул, умеряя

волнение.

— Перво-наперво, провозгласим здравицу, — сказал

он, — за светлые огни, что зажглися сегодня у нас, за

светлую, счастливую жизнь нашу!

— Прекрасно сказано! — шепнул Николай Петрович

Анне. — А почему? Потому что прекрасное — это

жизнь.

— Ешь, философ!—ласково подтолкнула его локтем

Анна.

Шустрой птицей полетел по столам шумливый

праздничный разговор. Глеб потянулся было к графину, но

Наташа громко запротивилась:

— Ты забыл?! Завтра в аэроклубе полеты!

Глеб послушался и ничуть не раскаялся в этом: во

взгляде Наташи брезжилось куда более хмельное...

— Вся моя молодая пора при лучике прошла, —

задумчиво журчал дед Никифар. — Темная, страшная

жизнь была, и вот, гляжу я нынче на молодых... В какие

светлые дали идти им, счастливым! Давеча инженер из

города приезжал, лекцию читал про то, как ученые

наловчились расщеплять ядро этого... атома и какая

диковинная теплота получается.

Батюшки! Такого мы и в сказках не слыхивали.

Сейчас, скажем, расщепит старуха лучину, так ее еле хва-

448

тает, чтоб самовар разжечь. А ежели бы расщепить тот

самый... атом, что в лучине хоронится, так всему колхозу

на пять годов и дров не надо — вот до чего хитрая

штука!

— Вчера меня вызвали в обком партии к

Булатову, — говорил Чардынцев, перебегая взглядом с

Николая Петровича на Анну. Она пригнула голову к тарелке,

скрывая улыбку.— Да,— продолжал Чардынцев,—

прихожу в обком, а Булатов не заставил долго ждать приема

и сразу, без околичностей, протягивает мне бумагу:

«Держи путевку в Сочи. И чтобы через три дня тебя

здесь не было!»

«Помилуйте, — говорю, — на заводе сейчас много

работы. И потом... я себя чувствую неплохо...»

Булатов строго поглядел на меня и сказал: «О том,

как ты себя чувствуешь, iy меня есть точные данные. Все.

Желаю счастливого пути!..» И вот... — Чардынцев

незаметно вздохнул, — завтра надо уезжать. И все из-за

вашей супруги, Николай Петрович. Это ведь она

наябедничала Булатову.

Анна Сергеевна до сих пор напряженная и

загадочно молчаливая, вдруг прыснула, по-детски прикрывая

лицо ладонью. Николай Петрович и Чардынцев

засмеялись до того громко, что обратили на себя внимание