вам!

Сладковский поправил очки и, скользнув взглядом по

сердито нахмуренному лицу Мишина, спросил:

— Может быть, Семен Павлович, вы скажете мне

какое-нибудь напутствие? —: улыбка ехидной змейкой

пробежала по губам. — Вы любите произносить

нравоучительные спичи...

— Да... скажу! — тяжело вздохнул Мишин, глядя на

Сладковского е нескрываемой ненавистью. — Я жалею,

429

что не удовлетворил тогда вашего заявления. Я жалею,

что целый год дал вам возможность сидеть в кресле

главного технолога и вместо хорошей технологии пичкать нас

всех вашими сладчайшими улыбками, чорт бы их

побрал!...

«С Лизой тоже неудачно получилось... — сожалел

Виктор Васильевич, укладывая в чемодан серый костюм.—

Она привязалась к Добрывечеру всерьез...» Он тихо

вскрикнул, до крови ободрав руку об острый выступ

одного из замков чемодана.

«Зато я получил теперь возможность вырваться из лап

мистера Хортвэта. К чорту Бакшанова с его реактивным

истребителем! Сладковский теперь обанкротившийся

технолог и в этом, учитыв-ая предстоящий отъезд подальше

от опасности, тоже- есть своя прелесть».

Странно, что Хортвэт еще не прислал к нему ни одного

«окольцованного голубя». Может быть, судьба избавит

его от подобной встречи. Тем лучше!

Не переставая торопить себя, он быстро оделся, запер

дверь комнаты и повесил ключ на гвоздь. Пусть отпирает,

кто хочет, он уже здесь не жилец.

На вокзале кто-то дотронулся пальцами до его спины,

и Виктор Васильевич услышал густой басок:

— До одной станции едем, товаришок?

Он оглянулся. Безбородый, с наглым и хитрым

прищуром старик натянуто улыбался беззубым ртом.

«Всякая мразь липнет!» — подумал он с горечью. Но

старик тихо залопотал.

— Вам со мной не будет скучно.

Сладковский вздрогнул. Эта была первая часть

пароля. Так вот он какой, «окольцованный»-то...

— Кто вы? — строго, но тихо спросил Виктор

Васильевич.

~~ Дворянин-помещик. Имел решето земли.

Сладковский вышел на перрон: там, в полутьме

безопасней было передать первое донесение.

Егор Кузьмич взял туго набитый конверт, положил

его за пазуху и вдруг в ужасе выкатил бесцветные, как

осеннее небо, глаза, задрожал всем телом: среди людской

толчеи, в двух шагах от него выросла фигура... Степана

Чардынцева.

430

Он забыл, что Степан Чардынцев не мог быть таким

молодым, что самое верное — нырнуть в толпу и меж

ногами мышью шмыгнуть в ночную темь. И лишь стоял с

трясущейся, отвислой нижней челюстью, с мокрым от

пота, будто выбеленным лицом.

Чардынцев надвигался на него как неумолимая судьба,

как грозное и справедливое возмездие...

Глава одиннадцатая

После ареста Сладковского и Егора Кузьмича, Степан

Огнев решил зайти к Лизе. Нелегко ему было переступить

порог ее дома! Все, что ярким светом озаряло его

отрочество и юность, что четыре года теплилось негасимым

огоньком в груди на ледяном ветру войны,— теперь

покрылось остылой золой.

Пока шел он к ней нетвердым шагом, будто ощупывая

ногами землю, страшная незабываемая ночь встала перед

ним...

...Степан и Виктор отходили последними. Их полк,

бывший в арьергарде дивизии, снялся еще в полночь.

От роты Степана осталось меньше взвода; солдаты

шли черные от копоти и грязи, усталые и мрачные.

Огонь бесчисленных пожаров люто бушевал над

городом. Ветер швырял в отходящих бойцов горячим пеплом

и не только лица, а и души обжигало укором: в городе

оставались женщины, старики и дети.

Гул самолетных моторов, тяжкое уханье взрывов,

орудийные выстрелы становились глуше, отдаленнее. Рота

по крутому обрыву спускалась к реке. Высоко подняв

автоматы, бойцы вошли в воду.

Зарево пожаров добела накалило небо. Было светло,

как днем. Бойцы плыли, тревожно ожидая выстрелов в

спину.

Но противник, видимо, не успел «наступить им на

пятки».

На другом берегу, за высоким лозняком, они

разделись, выжали воду из намокшей одежды.

Степан построил роту и обнаружил, что пяти человек

нехватало.

«Утонули?» — подумал он и спросил, озабоченно

сдвигая брови:

— Кто слышал крики о помощи?

431

— Не слышали... — отвечали бойцы.

•— А может, вам страхом уши заложило?

— Остались они по всей видимости, — строго заметил

высокий солдат, выстукивая зубами от холода. — Мы

вперед плыли, назад оглядываться было недосуг. Вот они и

воспользовались. Автоматы в кусты и айда каждый в

свою деревню.

— Ну, а дальше что? — горячо спросил коренастый

пожилой солдат, заглядывая на говорившего снизу вверх.

— Дальше доложит: «Так, де, и так. По случаю

потери части и совести, вышел в отставку... по собственному

приказу».

— Ну, нет, ему там такую отставку пропишут...

— Так ведь он кому доложит? Бабе своей, и только.

•— А баба, думаешь, его пирогами встретит? Чай, и у

нее душа имеется!..

Среди оставшихся был и Виктор. Стреляй по ним

гитлеровцы — Степан был бы убежден, что Виктор убит. Он

никогда не поверил бы, что его друг окажется 'подлецом.

Но теперь все доводы в защиту Виктора отпадали.

Степан повел роту дальше. Люди шли молча.

На рассвете где-то близко совсем хю-человечьи

заплакала какая-то птица. Лес глухо шумел...

...Вчера на допросе Сладковский рассказал Огневу о

той памятной ночи.

Виктор плыл позади всех. Река была широкой и

быстрой.

Виктора отнесло вниз и он судорожно боролся с

течением. За спиной остался берег, знакомый до последней

травинки. С каждым взмахом руки холод все больше

сковывал тело, проникал ъ душу.

Сильный ветер гнал высокие, недобро ворчавшие

волны, и Виктору казалось, что он различал слова:

«Куда ты? Поворачивай назад! Впереди тьма и холод.

А дома каждый куст — защита. Поворачивай!»

Он не замечал, что плыл все медленней, удаляясь от

товарищей, которые стали теперь едва различимы в

обагренной заревом ночи.

«Степан впереди! —кольнула острая мысль, но тут же

поднялось возражение: — Степан гордый. Не хочет

признать поражение. Он всегда был одержимый... зто с дет-

ства1 А я осторожный...— он глянул на взорванный

432

мост, что уткнулся в воду почернелыми, скрюченными

балками. — Так и армия наша — взорвана, разбита...

Фашист весь мир раздавил и нет от него спасения,

нет!..»

— Нет! — пробор1мотал он хрипло и круто повернул

обратно. Теперь он взмахивал руками решительно и

'"быстро.

Течением прибило его к крутому обрыву, илистому и

скользкому.

Виктор, дрожа от озноба, пытался выбраться на берег,

но срывался >и падал, больно ушибаясь о прибрежные

острые камни.

Он ухватился за крепкую лозину, но она вырвалась,

ударив его по лицу, скользкая и холодная.

— О, чорт! — выругался он в бессильной злобе на этот

крутой берег, не пускавший ею к родному дому...

— Степа-а! — простонала Лиза. Сердце зашлось от

радости и вместе от непоправимой беды.

Степан обнял ее и от острой, нестерпимой боли закрыл;

глаза. Ох, как он ждал этой встречи, сколько стылых но-*

чей согревала мечта о ней!

«Пусть мечта будет как аккумулятор»,— вспомнил он

слова Лизы, когда она с ним прощалась. Да, мечта была:

для него аккумулятором. И не рядом с концентратом;

пшенной каши, как пошутил тогда Виктор, а в сердце нес

Степан мечту.

Он искал Лизу всюду: писал в центральное эвакобюро,

, приезжал в город, где они родились, там никто не мог

ничего сказать ни о ней, ни о ее родных. Он знал, что Лиза