— А мы в ожидании самолета пузо гладить будем? — громко спросил Бирин.

Работник Обкома засмеялся:

— Правильна, ожиданье — ожиданьем, а дело — делом. Ступайте и вы на завод. Только предупреждаю: вы должны быть готовы к перелету по первому вызову!

Возвращение рабочих военные инженеры и техники встретили с радостью: мастерские были завалены подбитыми в боях машинами.

Кто-то из коммунистов предложил вызвать военных на соревнование. Рабочие довольно улыбались: они снова были в родной стихии дружного и привычного труда.

...Поздно ночью гитлеровцы начали воздушную бомбардировку. Свист бомб и грохот взрывов раздавались в разных концах города. Длинные пальцы прожекторов напряженно ощупывали небо.

Небо озарялось заревом пожара. С пронзительными гудками носились по городу пожарные автомобили...

Николай в эту ночь дежурил на заводе.

А на рассвете стало известно, что северо-восточнее аэродрома выбросился на парашютах немецкий десант.

Полк народного ополчения занял оборону. Все были взволнованы: предстоял первый бой.

На патронном пункте раздавали гранаты. Каждый получал по паре «Ф-1». Николай вспомнил последнее занятие по метанию боевых гранат. Руководитель — Павел Павлович Бирин стоял в окопе рядом с Николаем.

— Прижав наружный рычаг, не отпускайте больше: взорвется. Метнув гранату, — укройтесь в окопе.

Николай вынул чеку, судорожно прижал наружный рььчаг гранаты и, взмахнув рукой, бросил гранату вперед.

Она звонко щелкнула в воздухе, и через секунду гулкий взрыв потряс землю. Николай упал на дно окопа, прижатый страхом к земле.

— Вставайте!—услышал он густой голос Бирина.

Николай поднялся и вдруг увидел, что его синий костюм выпачкан в глине — на дне окопа было сыро.

— Пошлите следующего, — сказал Павел Павлович, не обращая внимания на костюм Николая.

Николай подбежал к роще, прижался к дереву и, прячась за ним, крикнул:

— Следующий!

Вдруг ему стало весело: «О костюме забеспокоился!..» — подумал он и, не стесняясь, вышел на поляну.

— Дайте закурить, товарищи,— сказал он, широко улыбаясь. К нему потянулось несколько рук с кисетами.

Получая гранаты, Николай почувствовал большую уверенность, считая себя уже «обстрелянным».

Командир полка выслал в разведку взвод, в котором был и Николай. Возглавлял его Павел Павлович.

Разведчики короткими перебежками продвигались к придорожному леску.

Впереди послышались хлопки минометов. Павел Павлович разбил взвод на три группы и приказал ползком пробираться дальше. Николай был в группе Бирина, обходившей лесок справа. Всякий раз, когда над головой взвывала мина, Николай прижимался к земле, стараясь не дышать, будто мину можно было обмануть, спрятаться.

Потом, когда земля вскипала где-то в стороне, Николай, работая локтями и коленями, продвигался дальше.

Со стороны дороги бешено завизжали пули.

«Снайперы», — подумал Николай.

Бирин выслал Николая и двух ополченцев к оврагу, правее лесочка.

— Обшарьте овраг и, если там никого нет, постарайтесь незаметно выдвинуться к лесу.

Николай первый пополз к оврагу. Снова близко завыли мины, и впереди'оправа и слева, низко, с

красноватой вспышкой взлетела земля.

Николай повернул голову назад, желая посмотреть — ползут ли товарищи, и вдруг его обдало горячим воздухом и чем-то больно ударило в спину.

Николай приник щекой к земле, будто прислушиваясь.

Грохот боя становился глуше, отдаленнее.

Потом тишида накрыла его мягко и незаметно, как в детстве мать накрывала одеялом...

Г лав а шестая

Николай потерял счет времени с тех пор, как осколок мины впился в спину, поломав лопатку. Сознание угасало и вновь возвращалось, вырывая из мрака отрывочные, бессвязные картины. То над Николаем склонялись люди в белых халатах и было странно, что у них русские лица, а он не мог понять ни одного слова; то его все время подбрасывало и раскачивало, и ему казалось, что он маленький и мать качает его в люльке; то Глебушка, плача, протягивал к нему, ручонки и кто-то огромный и сильный держал Николая за'плечи, не пускал к сыну.

Хохот сменялся грохотом орудий, плач — завыванием ветра, и эта быстрая смена картин утомляла его, истощала силы.

Потом бред унялся, и тупая боль вернула Николая к действительности.

— Где мы? — спросил он, когда над ним склонилась сестра, прислушиваясь к его невнятному шопоту.

— В Ульяновске.

— В Ульяновске? — переспросил Николай бледными бескровными губами. — А какое сегодня число?

— Пятнадцатое октября.

Он напряг память и вспомнил, что бой с немецким десантом был пятого октября. «Чем окончился бой? Как дела в Ленинграде?» — хотелось спросить Николаю, но сестра ушла, а в палате недвижно лежали тяжело раненные.

«А может, они меня не слышат?» — подумал Николай, силясь закричать. Но напряжение вызвало резкую боль в груди, и он мысленно выругался от бессилия.

" В палате было душно. Тошнотные, сладкие запахи лекарств стояли в воздухе.

Эшелон под командой Солнцева отправился из Ленинграда ночью в конце августа. На рассвете три мессершмитта зашли со стороны паровоза и, прошив весь состав пулеметным огнем, скрылись в западном направлении. А через два часа прилетели пикирующие бомбардировщики.

Их было девять.

Солнцев приказал остановить поезд и всем укрыться в лесу. Женщины торопливо, дрожащими от страха руками одевали детей, мужчины хмурились, с опаской поглядывали на выстраивавшихся в круг бомбардировщиков.

Первый свист пикирующего самолета заставил людей в панике броситься прочь от вагонов. Бомба рванулась где-то в хвосте эшелона.

Потом вой пикировщиков смешался с новыми взрывами, и уже нельзя было понять, где рвались бомбы.

Люди бежали в лес, стараясь скрыться от немецких летчиков. Но вот стали взлетать к небу деревья. Фашисты били по опушке леса.

Солнцев стоял у паровоза. Песок хрустел на зубах. В ушах не смолкал гул от взрывов. Что мог он предпринять в эти минуты бессилия и отчаяния?

— Александр Иванович! Ложитесь! — кричали откуда- то из-за насыпи. Но Солнцев стоял, не шевелясь. Что если эшелон будет разбит и погибнут люди, которых ему доверили?..

Наступила внезапная тишина. Пыль еще висела в воздухе, но самолеты уже ушли.

Солнцеву показалось, что он заметил это первый.

Вытирая платком лицо, главный инженер побежал вдоль эшелона.

— Старшие вагонов! Проверьте людей!

Рабочие поднимались, отряхиваясь от земли. Из лесу выносили убитых и раненых. Молодая женщина с окаменевшим лицом держала на руках мертвого ребенка...

Среди убитых Солнцев узнал молодого маляра Сашу Воробьева. Он давеча играл на гитаре в вагоне, в котором ехал Солнцев.

У Саши было бледное, худощавое лицо с маленькими черными глазами. Когда он улыбался, глаза превращались в узенькие щелки. Но при всем этом в лице Саши было что-то живое, веселое и доброе, что делало его необыкновенно привлекательным. В каждое слово своих простых песенок он вкладывал столько чувства и как-будто ему одному известного смысла, что все недоумевали, как не замечали прежде красоты этих песен.

Девушки любили -его чуть хрипловатый голос, его манеру улыбаться во время пения, «подпускать слезу» в наиболее чувствительных местах. Когда он уходил в другой вагой, положив гитару на плечо, все провожали его глазами, молча удивляясь наступившей тишине.

А те, к кому он приходил, как завороженные слушали его песни да мягкие волнующие переборы гитары под частый перестук колес.

Далека ты, путь-дорога,

Выйди, милая моя!

Мы простимся с тобой у порога

И быть может — навсегда!

Людям легче дышалось от задушевных и простых песен. Казалось, это сама молодость бросает вызов всем несчастьям, всем тяготам войны.

А теперь Саша лежал в мокрой от росы траве, запрокинув назад голову, плотно ежав зубы. Острый осколок бомбы разрубил ему левый висок...