— А собирать их будешь ты.

— Фил, я — деловой человек, но отнюдь не делец. Надеюсь, ты понимаешь разницу?

— Актеру нужен зритель, — после неловкой паузы проговорил Гарден, — а «интим-театр»...

— «Интим-театр» задохнется! Моим биробам не нужно платить, а студия для записи будет одна. Уж об этом я позабочусь, — усмехнулся Брокмен. — Кроме того, — прибавил он негромко, — все захотят бессмертия...

Брокмен оказался прав: актеры возвращались. Возвращались в надежде сыграть ту единственную, неповторимую роль, которая обессмертит их и останется для потомков в памяти биробов.

Фил вспомнил, как радовались его ребята, с каким воодушевлением помогали Брокмену и как работали! Это был всплеск, протуберанец необыкновенной творческой энергии, выдумки, режиссерских находок и гениальных догадок.

О театре биробов много говорили, спорили, писали. Его признали лучшим, естественным и самым логичным продолжением и развитием классического театра. Сохранив все достоинства прежнего, новый театр становился вечным, легкодоступным и массовым: ведь биробы могли изготовляться в любом количестве и масштабе — театр передвижной, театр настольный, карманный, театр-игрушка...

Безработица! Самая страшная, беспощадная, невиданная до сих пор безработица обрушилась на актеров. Они превращались в АРДов — актеров разового действия. Скопированные в одной-двух, максимум — трех ролях, они выходили на пенсию без права появляться на публике. Нарушившие контракт навсегда лишались средств к существованию.

Фил Гарден пострадал меньше других. Его театр был превращен в полигон. Здесь готовились для записи новые постановки, отбирались актеры для воспроизведения в биробах. На сцене театра проходили проверку и опытные модели, которые потом шли в серию. Студию «Вишневый сад» знали всюду, и попасть «к Филу» на премьеру или показ считалось за счастье. Сам Гарден обязан был корректировать программу, вносить ускользнувшие от внимания техников нюансы игры, режиссуры. Но играть «на публике» запрещалось и ему.

— Здравствуй, Фил!

Гарден вздрогнул. За невеселыми мыслями он не услышал, как вошел Брокмен. Годы не пощадили и этого всемогущего магната. Высохшее маленькое тельце двигалось осторожно, неторопливо, экономно расходуя ограниченные запасы энергии. Жили одни глаза. Они по-прежнему сверлили, лезли в душу, высвечивая каждый уголок, стараясь обнаружить сокровенное.

Фил поклонился.

— Как чувствуешь себя? — участливо спросил Брокмен.

— Благодарю, хорошо.

— Может быть, тебе сменить Сэма?.. Только скажи. Сейчас у нас есть лучшие охранители с большим объемом памяти и высшей квалификацией диагностов, терапевтов, хирургов.

— Вы уже и сюда добрались?

— Стараемся! — задребезжал довольно Брокмен. — Фил, я позвал тебя, чтобы объявить о высшей милости Международного парламента: ваши имена — пионеров театра биробов — решено послать по Великому кольцу, — Брокмен сделал паузу, давая возможность Гардену выразить восторг и благодарность.

Старый актер молчал.

— Фил, — продолжал Брокмен разочарованно, — посмотрим правде в глаза. Мы с тобой старики. Тебе трудно управляться с таким хозяйством. Ты стал хуже работать... Мне докладывают, что биробы делают странные вещи: они стали менять по своему усмотрению мизансцены, расставлять акценты в неположенном месте, словом, фантазировать! Тревожный симптом, Фил!

— Но сборы у нас полные. Твоя опытная студия пользуется бешеным успехом. Почти как мой театр в прежние времена.

— Толпа любит сенсации. Ей подавай самое свеженькое и остренькое! Мы-то знаем с тобой эту кухню... Но дорогой мой, фирма гарантирует качество! Неукоснительное, точное воспроизведение лучшего, что создано гениями! Если пронюхают наблюдатели, я разорен...

Брокмен беспокойно заерзал в кресле и наклонился к самому уху Гардена.

— Но меня тревожит другое, Фил, старина. Загубим дело, которое начали вместе!

— Ты хочешь убрать меня из театра? — тяжелый взгляд уперся в серебряный нимб волос Брокмена.

— Тебе пора отдохнуть, — сморщенная сухая лапка хозяина похлопала Гардена по колену. — Молодой Браун справится, думаю. А то ведь так и жениться не успеешь — снова задребезжал Брокмен.

— Без театра мне не жить, — глухо пробормотал Гарден, с трудом поднимаясь из угодливо распахнувшегося кресла. — Не жить.

— Полно, Фил. Не следует так мрачно смотреть на вещи! Я назначаю тебя Главным консультантом. Ты останешься в театре, лишь техническая работа не будет касаться тебя. Неплохо придумано, старина?

Ничего не ответив, Гарден, увязая по щиколотку в голубом ковре, направился к выходу.

Брокмен смотрел, как удаляется старая сутулая спина великого Гардена, всемогущего, блистательного Фила, для которого не было ничего невозможного. «Человек-театр!» — говорили про него. И вот уходит сейчас безработный техник его биробов... Как переменчива судьба! Смирилась гордыня, покорилась гордыня, покорилась бессмертию...

— Я приду на спектакль, Гарден! — крикнул Брокмен. — Что даешь вечером?

Фил не обернулся, не замедлил шага.

— «Вишневый сад». Сегодня я даю «Вишневый сад».

К началу Брокмен не успел: готовилась к испытаниям новая серия биробов-художников. Если дело выгорит, на сколько «чистых» можно рассчитывать?.. Брокмен прикинул — получалось подольше, чем при замене биробами актеров. Больше, если даже придется оплачивать пенсион всей ненужной более массы пачкунов.

Брокмен удобно устроился в приготовленном для него кресле и с наслаждением вытянул натруженные ноги.

Шел последний акт. Брат и сестра прощались с домом, садом: «О мой милый, мой нежный, прекрасный сад!.. Моя жизнь, моя молодость, счастье мое, прощай!..»

Как великолепна сегодня Раневская! Это просто живая Бьюти!.. В голосе — нежность, еле сдерживаемые рыдания, надсадные горькие ноты — великолепно!

А это, видимо, сам Гарден. Конечно же! Старая, сгорбленная многими летами спина! Заплетающаяся, тяжелая походка смертельно больного человека... Прекрасные куклы! Никакой статической ошибки, а ведь запись сделана по меньшей мере лет десять назад. Полная иллюзия живых людей. Недаром славится его студия! Пусть приезжают наблюдатели. Брокмен лишь выиграет: дополнительная реклама его театру!

Фил Гарден подошел к двери, коснулся ручки. Заперто, старик! Забыли про тебя — никому ты больше не нужен. Прошло твое время, или ты прошел сквозь него? Словно никогда тебя на свете и не было... Фил беспомощно оглянулся: кричать? звать на помощь? Не услышат: толстые двери, глухие стены, да и силушки более нет у тебя, бедолага. Ничего-то не осталось ничего, недотепа!..

Старик присел на диван, такой же скрипучий и древний, как он сам. Провел по спинке: почистить надобно — и прилег, на краешек, бочком, да и затих. И словно лопнула струна — печальный, замирающий в тревоге звук. А в саду стучат топоры — тук, тук, тук... — словно забивают гроб, размеренно и глухо: это вырубают вишневый сад...

Зал затаил дыхание. Сейчас это было — единое, огромное, чуткое существо, понимающее непоправимость случившегося там, на сцене, и страдающее поэтому искренне и глубоко.

В тот самый миг, когда тишина взорвалась бурей восторга и аплодисментов, Брокмена оглушило собственное имя, вспыхнувшее в мозгу: «Брокмен!.. Я обманул тебя! Все годы в студии играли актеры, мои товарищи. Все десять лет здесь смеялись и плакали люди, потому что жило, дышало здесь настоящее искусство! Театр биробов обречен. Как говорил великий Гете, котам нужна живая мышь, их мертвою не соблазнишь. Скопировать творчество невозможно...»

Брокмен вскочил, закричал, но его крик потонул в неистовом реве зала. Люди били в ладоши и скандировали: Фи-ла-Фи-ла-Фи-ла!..

Позывные ТЕПАС назойливо стучали в висках. Передавались важнейшие новости за истекшие сутки: «Вчера на сцене, во время представления скончался выдающийся трагик нашего столетия Фил Гарден. Смерть наступила в результате...»

Брокмен отключился — это он знал. Предстояло ехать на завод. Сегодня в полночь начнутся испытания новой серии биробов...