Корчной начал создавать атмосферу скандала задолго до первой партии. Объяснять это только его плохим характером не буду. Ведь я знал Корчного давно и достаточно близко, знал, что он умеет быть и душевным, и терпимым; знал, что у него достаточно силы воли, чтобы всегда держать себя в руках, контролировать свои действия. Ведь прежде мы годами оставались в добрых отношениях; не то что ссор – даже размолвок у нас не бывало. А тут волна, да еще какая!.. Но достаточно вспомнить, что во всех матчах, в которых играл Корчной (а он играл немало), скандал был непременным атрибутом, скандал определял матчевую атмосферу – и все становится ясным: Корчной специально создавал атмосферу мордобоя, чтобы держать соперника в нервном напряжении, чтобы он не мог расслабиться, чтобы при одном взгляде на него, Корчного, соперника начинало бы трясти. При этом сам Корчной – уж мне ли его не знать! – внешне перевозбужденный до крайности, внутренне оставался спокойным, сосредоточенным только на игре.
Надо отдать ему должное: продумано все было отменно. Корчной только разогнал машину психологического пресса, а когда начался матч, передал кормило своей подруге Петре Лееверик. Надеюсь, читатель будет не в претензии, если я не стану давать этой даме характеристику, ограничившись упоминанием, что таковая была и цинично (и мастерски – не могу не отдать ей должное) исполняла свою неблаговидную роль. Как был бы я рад не упоминать о ней вообще! Но из песни слова не выкинешь, а эта дама умудрялась поднимать такую волну, что журналисты забывали о шахматах – околошахматная возня была куда интересней.
Еще до старта маршрут матча был усыпан колючками. В своих пред матчевых интервью Корчной не брезговал ничем – только бы вывести меня из равновесия. По его настоянию перед партией и после нее мы не обменивались рукопожатием. Словесное общение между нами также исключалось – только через судью. Наконец, он придумал играть в зеркальных очках, чтобы «защититься» этим от моего «гипнотического» воздействия. Шахматы, которые суть средство общения и взаимопонимания людей, Корчной превратил в поле вражды. Ни до, ни после я ничего подобного не знал. Надеюсь, судьба меня избавит от таких испытаний и впредь.
Матч начался тяжеловато. Мы приглядывались друг к другу, прощупывали, кто в какой форме; козыри выкладывать не спешили. Ведь матч – впервые в истории – был безлимитным. До шести побед. Предсказать его длительность не представлялось возможным. Предыдущий матч, в котором я побеждал в среднем в одной из восьми партий, не мог быть критерием. Там была другая цель: взять больше из двадцати четырех, – и последнюю треть матча я был озабочен только одним: как бы сохранить свое преимущество. Как выяснилось по ходу борьбы, это была ошибочная стратегия, и я за эту ошибку дорого заплатил. Но теперь-то были совсем иные условия, значит, и иная игра, и я не загадывал, как она сложится. Я знал одно: спешить нельзя. А там сама борьба покажет, в каком режиме ее вести.
Первая – ничья; вторая – ничья; третья – ничья…
Борьба тягучая, осторожная. Интересная не столько для шахматистов, сколько для психологов. Хотя во второй партии (черными) Корчной успел запустить пробный шар новинки, но я его переиграл. В третьей он впервые в нашей практике применил против меня защиту Нимцовича – и опять ничего не добился; мы согласились на ничью в лучшей для меня позиции (я имел лишнюю пешку)… Я видел, что Корчной не ждал такого начала. Он любит инициативу, диктат, прессинг, а вышло так, что ему пришлось бороться за равенство. Причем мне удалось добиться впечатления, что я переигрывал его достаточно легко – и это Корчного особенно злило.
Четвертая… Вот он, открытый вариант испанки, который, как я считал, должен был стать главным оборонительным оружием Корчного в этом матче! На четырнадцатом ходу он применяет продолжение, забракованное им же в первом томе югославской «Энциклопедии шахматных дебютов». Я опять разобрался, что за этим кроется – и опять ничья.
Свои новинки я пока приберегал. Нужно было втянуться в игру, почувствовать шахматы, себя в них, чтобы новинка была не сама по себе, а частью полнокровной, целостной игры.
Была и еще одна причина, почему я медлил с переходом в наступление: чтобы на качество игры не влияли посторонние факторы, вначале я должен был адаптироваться к психологическому давлению Корчного. А оно велось буквально с первой минуты первой партии, очень изобретательно, в разнообразнейших формах, практически без перерывов. На сцене его вел Корчной, в зрительном зале – его психологи и экстрасенсы, в пресс-центре – Петра Лееверик. От выходок Лееверик (она была неистощима на абсурдные протесты, которыми замучила организаторов и судей) меня старались оградить мои товарищи, потуги экстрасенсов мне были просто забавны, а вот к поведению самого Корчного приспособиться было непросто. Я уже не говорю о зеркальных очках (мало того, что они сами по себе неприятны на глазах человека, которого несколько часов подряд видишь перед собой, Корчной время от времени – когда я думал над ходом – ловчил так повернуться, чтобы световой «зайчик» ползал по доске или колол мне глаза). Сделав ход, он резко вскакивал, иногда специально стоял у меня за спиной, часто поправлял шахматы, судорожно дергал руками, швырял бланк… Что угодно – лишь бы отвлечь меня от шахмат, вывести из равновесия.
…И пятая – ничья.
Ах, эта многострадальная пятая! Она доигрывалась трижды. Я начал ее неудачно, потерял пешку, в домашнем анализе допускал дыры, да и за доской делал непростительные ошибки. Но то ли Бог был на моей стороне, то ли Корчной, ослепленный близкой победой, был недостаточно точен и энергичен. Но я проскочил через мат, а в безнадежном эндшпиле нашел этюдный выход. Когда Корчной это понял и вдруг увидел, что неотвратимая победа растаяла, как мираж, он пришел в неописуемую ярость и, чтобы хоть как-то досадить мне, довел партию до пата. Разумеется, это его право. Когда играют в шахматы во дворе, на пляже или в дружеской компании, – это всего лишь забавный эпизод. В серьезных же шахматах до этого никогда не доводят, как, скажем, и до мата – это одно из проявлений шахматного джентльменского кодекса. Но в этой партии, даже когда всем зрителям стало ясно, что на доске ничья, Корчной упорно продолжал играть, пока не получил права со злорадным видом объявить пат. Я понимаю: не сумев победить, он решил хоть как-то унизить меня, оскорбить, вывести из равновесия. Но мне от этого он показался только жалким, а гроссмейстеры, бывшие на матче, единодушно его осудили. Есть неписанные правила, которые нельзя безнаказанно переступать.
Как известно, от ошибок не застрахован никто. Ведь ошибка – это не обязательно плод глупости; она может появиться, например, как плата за риск или за красоту (за счет простоты), или как результат плохого самочувствия, когда ты объективно не в силах соответствовать меняющимся сложным обстоятельствам. В любом случае – это повод для самопознания, повод, чтобы взглянуть на себя трезво, непредвзято, внести коррекцию в свои действия, а может, и во взгляд на себя.
Я никогда не делал из ошибок трагедию, тем более – не пытался винить в своих ошибках других. Готовность платить за все, что совершил – и доброе, и дурное, – я всегда считал едва ли не важнейшим показателем состояния души.
И к своей игре в пятой партии я именно так и отнесся. Мол, нет худа без добра. Теперь я знал, что выжидательная тактика против Корчного – гибельна; знал, что теоретически он подготовлен очень хорошо, но физически и психологически далек от оптимума. Значит, если отказаться от игры на второй руке, резко увеличить густоту каждого хода, да еще и перенести тяжесть борьбы на последний час игры – Корчной может не выдержать напряжения. А там уж только от меня будет зависеть, смогу ли я использовать его неминуемые ошибки.
Обычный урок; нормальные выводы. Я не сомневался, что и Корчной извлечет какие-то подсказки из пятой партии – уж больно она была поучительна.
Но я ошибся. Видимо, разочарование Корчного было столь велико, что отрицательные эмоции взяли верх над его разумом. Нетрудно представить, как, возвратившись в гостиницу, он снова и снова перебирает партию в памяти ход за ходом, не понимая, как мог вот здесь пойти столь слабо, и здесь выпустить, и там не воспользоваться моей оплошностью… Такая оценка не только бесплодна, она еще и вредна, потому что искажает истинные масштабы, не дает возможности правильно оценить ни себя, ни соперника. Ведь одно дело – домашний анализ в спокойной обстановке, и совсем иное – игра. Во время партии на тебе лежит огромный груз всевозможных обстоятельств, причем тикающие часы – это еще не самая тяжкая ноша. Именно поэтому мы играем в полную силу лишь в те редкие моменты, когда, увлеченные процессом борьбы, сливаемся с партией настолько, что все остальное как бы перестает существовать. Вот почему так важна психологическая подготовка: она снимает с игрока внешахматный груз.
