– Да вы поставьте ваш торт на стол, – посоветовал Аскольд. – Мы не съедим.

– Действительно, – сообразил Величко. – Чего это я?

И, определив на подобающее место коробку, он вытянул перед собой левую руку с иконой, а правой трижды размашисто перекрестился, кладя поясные поклоны.

– В Софрино покупали? – спросил он, обращаясь в пространство, и не отводя взгляда от образка, сел на чемоданчик, вскочил, отодвинул его в сторону, снова сел уже на свободное место.

– Почему в Софрино? – ответил не без гордости Берзин. – Это Аскольд Алексеевич мне подарил в связи с именинами. Он сам написал.

– Сам?! Ух ты! – Котя снова взглянул на икону, неожиданно резко вскочил, будто его ужалили, положил образ на коробку с тортиком и, почтенно склонившись перед Богатовым, сложил ладошки одна в другую. – Благословите, батюшка.

– Я не священник, – извиняясь, отказал Аскольд, – я простой послушник… И то бывший.

– Как не священник?! – изумился Котя. – А почему вы тогда иконы пишете? Вы имеете благословление от Святейшего Патриарха Московского и всея Руси?

– Нет, не имею. В данном случае его благословление не требуется.

– Как это не требуется? Так нельзя! Обязательно нужно чтобы было благословление! Без благословления ни в коем случае нельзя!

– Знаете что, – убирая иконку от греха подальше, пришёл на помощь Аскольду Пётр Андреевич, – а давайте и правда чай пить? Что-то в горле пересохло. Вы как, Аскольд Алексеевич?

– Я с удовольствием, – поблагодарил тот Берзина взглядом, – тем более что сегодня мне этого так и не удалось сделать. А ведь праздник же.

– Да! – опомнился Величко. – Праздник же! Поздравляю вас с днём Ангела, Пётр … как вас там? … запамятовал…

– Андреевич, – напомнил Берзин и улыбнулся сочувственно, совсем без раздражения.

– Поздравляю вас с именинами, Пётр Андреевич. И вас, Аскольд, тоже поздравляю. Всех вам благ. А всё-таки…

– Спасибо, Константин, – вовремя перебил Котю Богатов. – Режьте ваш тортик, а я схожу к проводнику за чаем. Пётр Андреевич, у вас ножик есть?

– Есть, есть, у меня всё есть, – подтвердил Берзин, доставая нож. – Режьте, не испачкайтесь. А я с вашего разрешения пойду, … руки помою.

Оба поспешно вышли, оставив Котю одного.

– Уф! Ну, послал Бог попутчика, – уже в коридоре пошутил один.

– Чувствую, то ли ещё будет, – поддержал его другой.

Когда спустя несколько минут, они вернулись с чаем, их взору предстала следующая картина. Картонная крышка коробки была аккуратно разорвана на две половинки. На каждой лежало по огромному куску торта, третий такой же кусок оставался в коробке.

– Вот, порезал на троих, – довольный собой возвестил Котя и осветил купе восторженной улыбкой.

– Да вы что, в самом деле, с ума сошли? – опешил Пётр Андреевич. – Я вам что, лошадь? Мне такой кусище в жизни не съесть. Для него ведро чая потребуется. Дайте-ка ножик, я отрежу себе, сколько осилю, а остальное уж вы сами как-нибудь.

– Что вы, что вы, Пётр … э-э-э…

– Андреевич…

– Андреевич … Так нельзя. Никак нельзя. Нужно всё съесть. Куда же я остальное дену?

– Куда хотите. Домой отвезёте.

– Как же я отвезу?! Коробка-то уже вон вся на тарелочки изорванная. В чём я повезу, в кармане что ли? Нет, как хотите, а съесть нужно.

– Да вы в своём уме?! – Берзин начинал раздражаться. – Мне что теперь давиться вашим тортиком?

– Ну уж как-нибудь…. Уж постарайтесь, – не унимался Котя. – Я вам ещё чая принесу.

– Нет! И не просите! Сколько смогу, съем. Вот кусочек отрежу себе, а остальное, не обессудьте … хоть выкидывайте.

– Что вы?! Нельзя! Ни в коем случае нельзя! Он же освящён Святейшим Патриархом Владыкой Алексием II! Его невозможно выкинуть на попрание псам! Грех большой!

– Ну, тогда сами и ешьте, – поставил точку в прениях Берзин. – Я съем сколько смогу. Всё.

– Константин, – пришёл на помощь Аскольд, – В самом деле, такой кусище съесть невозможно. О чём вы думали, когда так щедро и так … по-честному делили ваш торт? А коробку зачем порвали? У проводницы наверняка есть тарелочки. Я понимаю, что выкидывать освящённую пищу нельзя, но и съесть всё это тоже нереально.

– Что же делать? – Котя совсем осунулся и потерял улыбку. – Может всё-таки… как-нибудь…

Тут в открытое окно залетел громадный слепень и закружил по купе. Все трое насторожились, внимательно сопровождая взглядами насекомое, а Пётр Андреевич даже взял в руки полотенце и свернул его в жгут.

– Нет! Что вы хотите сделать?! – закричал Котя. – Это же живая душа, тварь Божья!

– И что вы предлагаете? – уже не скрывая раздражения, спросил Берзин. – До Москвы с ним ехать? Я не желаю быть ужаленным этой тварью … Божьей.

Коварная муха полетала какое-то время, испытывая нервы и выдержку человека, наконец, опустилась на кусок Петра Андреевича, на самую богатую, самую красивую кремовую розочку.

– Кыш! Кыш отсюда! – тут же согнал слепня Котя.

– Зачем вы? Пусть бы поел немного, всё бы меньше мне осталось, – пошутил Берзин. – Теперь летать тут будет, жужжать.

– Как вы не понимаете? Тортик освящён Святейшим Патриархом, а эта гадина на говно садится.

– Неужели таки гадина? – перевёл в шутку Аскольд. – Вы про кого сейчас?

– Да про слепня этого, – не понял сарказма Котя. – Сейчас я его выпущу.

И он стал метаться по купе, размахивать руками, оттесняя опасную муху в сторону открытого окна. Но насекомое не думало оттесняться, оно оказалось проворнее человека и летало там, где ему вздумается, только ещё интенсивнее, даже агрессивнее. Аскольд и Пётр Андреевич не стали мешать Коте спасать тварь Божью. Да и возможно ли было ему помешать, когда такого действия требовало всё его естество, вся жизненная философия, вся его вера? Они сидели на своих диванах возле двери и с интересом наблюдали за безумством борьбы человека с природой. Борьбы непредсказуемой, опасной, в результате которой человек твёрдый, непоколебимый покоряет-таки матушку-природу, одерживает над ней верх,… но при этом неизменно остаётся почему-то с носом. Для натуры деятельной, неутомимой разве имеют значения потери и вообще средства, когда все силы, вся воля, вся энергия целиком направлены на одно – на непременное достижение цели во что бы то ни стало. В воздухе буквально повисла тревога и висела теперь огромным, давящим жерновом,… хотя и не очень тяжёлым, должно быть деревянным. Что-то вот-вот должно было произойти, что-то страшное, даже ужасное, но вместе с тем комичное, театрально-сатирическое.

Увлечённому, объятому духом борьбы Коте удалось-таки оттеснить, даже прижать соперника непосредственно к окну и заблокировать его всем своим постоянно движущимся телом в узком секторе, выход из которого явно оставался только один – на волю. Когда до последнего, решающего броска оставалось всего ничего, когда почти что поверженного, обессиленного врага ожидала неизбежная участь – свобода и спасение, неутомимый охотник за мухами сделал отчаянный, решающий всё скачок на соперника, но настолько неловко, что наткнулся на совершенно забытый им столик. Чтобы удержаться в равновесии он машинально опёрся обеими пятернями на так неудачно оставленный тут тортик, и не просто опёрся, но увяз в нём почти по локоть. А слепень присел на край фрамуги, отдышался малость, оглянулся на это странное, загадочное существо в торте и самостоятельно, без помех, не поблагодарив даже, вылетел на волю. Ему были чужды человеческие страсти и подвиги, он жил своей насекомой жизнью и искренне считал её самой правильной и самой полезной, самой продвинутой в мироздании.

– Ну, вот и попили чайку с тортиком, – со вздохом заметил Пётр Андреевич.

– Ну и Бог с ним. Не расстраивайтесь, Константин, – поспешил успокоить Котю Аскольд. – Вот вам полотенце, идите, вымойте руки, мыло там есть, а мы пока тут приберём поле битвы.

– Простите меня ради Христа, – сконфуженно пролепетал Величко и поплёлся в туалет умываться.

Но когда всего через три минуты он вернулся, лицо его снова сияло довольным, благостным выражением. Это было лицо победителя, пусть ценой некоторых потерь, но всё же отвоевавшего у смерти хоть немножечко, пусть всего лишь одну условную единицу жизни.