— Вы все сказали? — спросил Император.
— Да, Ваше Величество.
— Идите, и чтобы я вас больше не видал, вы будете арестованы по моему приказанию.
Действительно, распоряжение об аресте графа Палена было отдано тотчас же. Государь послал за Ростопчиным, передал ему разговор и приказал арестовать Палена и отвести его в крепость. Ростопчин умолял и заклинал его Величество отменить этот строгий приговор. Он мог добиться только смягчения кары, и Пален был выслан в свое имение.
Несколько дней спустя Пален появился вновь. Кутайсов из ненависти к Ростопчину добился прощения Палена. И последний, с помощью Кутайсова, вновь принялся за свою деятельность, чтобы окончить начатое им дело. Он опять добился аудиенции у Государя, принес повинную относительно Ростопчина, притворился, что согласен с тем, что Панин был подозрителен и принимал у себя иностранных посланников для тайных совещаний. Он также обвинил виконта де Карамана, агента Людовика XVIII. Караман был выслан из Петербурга, а Людовик XVIII — из Митавы. Пален торжествовал. Для его ярости было необходимо восстановить всех против Императора. Таким путем он скорее думал достигнуть цели.
Граф Ростопчин сам облегчил свою отставку. В Петербурге был один итальянец из Пьемонта, которого вполне основательно заподозрили в дурных намерениях против Императора; об нем донесли Ростопчину, который старался выслать его из пределов России, но господин и госпожа Шевалье, пользуясь покровительством Кутайсова, предупредили его. Обвиняемый имел неосторожность признаться, что эта супружеская чета была вполне осведомлена об его намерениях. Боязнь скомпрометировать себя заставила тогда этих низких интриганов представить его настоящим преступником. Они добились, что он был наказан кнутом, заклеймен и сослан в цепях в Сибирь. Он умер в дороге. Это ужасное происшествие возмутило Ростопчина. Он пошел к Кутайсову и упрекал его в недостойной слабости и в том, что он забыл благодеяния Государя. Ростопчин сказал ему также, что из угождения любовнице он омрачает славу своего повелителя. Кутайсов был взбешен, и с этого момента он еще с большей злобой стал помогать Палену в его махинациях против Ростопчина.
Наконец, они достигли цели; но, давая свое согласие, Император страдал от того, что теряет человека которого он действительно любил. Он написал ему записку с объяснением и давал ему возможность оправдаться. Ростопчин отвечал как верноподданный, не чувствующий за собою вины; но его ответ не был передан Императору, которому сказали, что Ростопчин так рассердился, что не хочет отвечать.
Ростопчин, не зная ничего про эту последнюю клевету и думая, что на основании письма Императора он имеет право пойти проститься с ним, велел сказать обер-камергеру Нарышкину, чтобы его записали на лист представляющихся Государю. Нарышкин, достойный сообщник Палена, не записал его. Ростопчин, придя во дворец, не мог видеть Императора и думал, что на то была его воля, а Император, обманутый уже уничтоженным письмом, полагал, что Ростопчин поступает так из злобы.
В течение нескольких месяцев Пален преследовал и мучил Великого Князя Александра, чтобы добиться от него согласия на низложение его отца. Наконец он стал угрожать Великому Князю революцией и резней, уверяя, что только отречение от престола Павла I может спасти государство и его. Он добился от Великого Князя согласия навести справки, каким образом подобные отречения производились в других странах. Тогда у графа Панина начались собрания посланников. Графу Толстому поручено было опросить их. Пален, удалив Ростопчина, единственного человека, стоявшего на дороге его преступных замыслов! начал приводить их в осуществление. Заговор быстро развивался. Заговорщики собирались у князя Зубова; но, несмотря на всю таинственность, которой они облек ли это дело, Император узнал, что злоумышляют против него. Он призвал Палена и спросил, почему он не доложил ему об этом. Тот дерзко поклялся, что не было ничего серьезного, что несколько молодых безумцев позволили себе вольные речи и что он образумил их, подвергнув аресту у генерал-прокурора. Он прибавил, что Его Величество может положиться на его верность, что он предупредит Императора о малейшей опасности и разрушит зло в самом его корне.
Через три дня он решил нанести решительный удар. Он пришел к двери кабинета Императора и попросил позволения говорить с ним. Он вошел в кабинет с видом, полным отчаяния, и, упав на колени, сказал:
— Я прихожу с повинной головой, Ваше Величество; Вы были правы: я только что раскрыл заговор, направленный против Вас. Я приказал арестовать виновных*; они находятся у генерал-прокурора. Но как открыть мне Вам величайшее несчастье? Ваше чувствительное сердце отца вынесет ли удар, который я принужден нанести ему? Ваши оба сына стоят во главе этого преступного заговора; у меня все доказательства в руках.
Император был смертельно поражен, его сердце разрывалось: он поверил всему. Его несчастный характер не дал ему подумать. У него были все проявления отчаяния и бешенства. Пален старался тогда успокоить его, уверял, что очень легко разрушить заговор, что он принял все необходимые меры и, чтобы устрашить виновных, достаточно его Величеству подписать бумагу, которую он принес с собой.
Несчастный Император согласился на все. Смерть была уже в его сердце. Он любил своих детей.
_____________________
* Он действительно арестовал всех офицеров, которые должны были участвовать в ночь 11 марта, чтобы быть уверенным, что они не будут высланы. Примеч. авт..
____________________
Обвинение их было для него более тяжелым, чем муки, которые ему готовили заговорщики.
Злодей Пален торжествовал. Он пошел к Великому Князю Александру и показал ему бумагу, подписанную Императором, в которой был приказ об аресте Великих Князей Александра и Константина и заключении их в крепость. Великий Князь задрожал, возмутился и опустил голову; было решено, что акт отречения будет предложен.
В вечер перед этой ужасной ночью Великий Князь ужинал у своего отца. Он сидел за столом рядом с ним. Можно себе представить их невозможное положение. Император думал, что его сын покушается на его жизнь; Великий Князь считал себя приговоренным к заключению своим отцом. Мне передавали, что во время этого зловещего ужина Великий Князь чихнул. Император повернулся к нему и с печальным и строгим видом сказал:
— Я желаю, Ваше Высочество (Monseigneur), чтобы желания Ваши исполнились.
Через два часа его не было в живых.
Прежде чем перейти к подробностям этого ужасного события, я приведу несколько обстоятельств, относившихся к нам. Генерал Беннигсен7), наш хороший знакомый, участвовавший вместе с мужем в Турецкой войне, часто посещал нас. Мы с интересом слушали его рассказы о Персидском походе, предпринятом в царствование Екатерины II, об ее планах завоевания Константинополя и много других подробностей, свидетельствовавших о мудрости и величии этой государыни. Шестого марта Беннигсен пришел утром к моему мужу, чтобы переговорить с ним о важном деле. Но он застал мужа в постели настолько больным, что не нашел возможным говорить с ним о деле, по которому пришел, выразил сожаление по поводу этого очень горячо и даже с некоторым раздражением. Если бы не это препятствие, более чем вероятно, что Беннигсен открыл бы моему мужу заговор и последний выслушал бы его как честный человек и верный подданный. Это признание имело бы непредвиденные последствия.
