Посмотрим на Маркела Ушакова: какая в нем бездонность мудрой, стойкой и мужественной души, прожившей, кажется, не одну, а множество жизней. Не он ли был в дружине новгородцев, что впервые «оследила нехоженый берег» Студеного моря и обжила незнаемый край? Не он ли мерил неизмерное море: «Сочти этот путь и труд человеческий!». Не он ли укладывал исполинские валуны в циклопические стены Соловецких башен и был живым свидетелем упорной борьбы человеческого духа, разыгравшейся в них? «Молод ты, а ум у тебя столетен», – говорят о нем даже в юности. Опыт веков отложил в нем щедро свое самое ценное достояние: бескорыстие и доброту, глубокость и серьезность помыслов, талант труда и мудрой любви к человеку. Потому-то к Маркелу «старого и малого как на магнит тянуло». Уже один вид его успокаивал нуждающегося в поддержке и утешении человека.

Все мастера у Шергина небогаты, и живется им нелегко. Конон Второушин, например, «во всю жизнь не имел ни кола ни двора». Но изображены все эти художники у Шергина как мудрецы или философы. Они окружены в народной среде ритуалом всеобщей почтительности. «Государь кормщик», «государь художник», «государь мастер», – обращаются к ним и стар и млад.

И здесь надо приметить еще одну особенность характеров Шергина: его мастера всегда оставались в такой же мере художниками своего ремесла, как и другого повседневного труда, связанного с крестьянским бытом, – они одновременно и рыбаки, охотники, народные педагоги, держатели образного олова и непременно «поэты в душе». Потому-то герой сказа «Рождение корабля», получив согласие Конона строить корабль в Архангельске, обрадованно обмолвился сыну: «…мне любо, что ты его художества насмотришься и золотых наслушаешься словес». А «в тихий час, в солнечную летнюю ночь сядет Конон с подмастерьями на глядень (возвышенное место), любует жемчужно-золотое небо, уснувшие воды, острова – и поет протяжные богатырские песни. И земля молчит, и вода молчит, и солнце полуночное над морем остановилось, все будто Конона слушают…»

Как мы видим, тема красоты Руси, волновавшая Шергина, в 30-е годы растворялась в теме цельного «жития» мастеровитого крестьянина на родной, извечно обжитой земле. И, как в древнерусских житийных изображениях, Шергин соединяет в пространстве одного рассказа, как бы в случайных приливах разговорных воспоминаний основные события из жизни своего героя или главные моменты одного происшествия, ярко раскрывающие нравственную суть характера.

Новая грань дарования Шергина – писательский талант – привлекла внимание широких читательских кругов и литературной общественности необычайностью содержания и своеобразием художественной формы. А. М. Горький, отбирая образцы лучшей современной художественной прозы для созданного им журнала «Колхозник», не раз находил их в рассказах Шергина.

В отзыве на книгу «У песенных рек» (1939), в которой Шергин собрал большую часть своей прозы 30-х годов, журнал «Книга и пролетарская революция» писал: «Суровое Белое море, рыболовный промысел, город Архангельск – встают перед читателем и слушателем со страниц книги свежими, правдивыми образами… Шергин проявил себя настоящим мастером, вдумчивым изыскателем, талантливым художником, всем сердцем преданным народному творчеству, его высокому поэтическому духу».

Начало Великой Отечественной войны прервало работу Шергина над новой книгой «Народ-художник», к сожалению, так и оставшейся незавершенной. В годы войны он всецело отдает себя «изустной практике» рассказчика и сказителя, считая ее для того времени наиболее действенной и оперативной формой своего творчества.

В дневнике Шергина военных лет читаем: «Еще издали услышал сладкую такую и тихую музыку… Наконец, начал проходить оркестр, за ним взвод за взводом – молодежь в военной форме. Стройно шли под марш, такой сладко-весенний. У них были спокойные молодые лица… молодые, прекрасные, спокойные, сильные, еще и жизни не знавшие, идут и не жалеют, как бы отстраняют, покорные, кубок жизни. Отводят от себя кубок жизни царственным таким, великодушным жестом. Ряды за рядами… Молодые, полные жизни, сил…»

В таких, обычных для военного времени сценах Шергин ощущал сжимающий сердце драматизм тревожных событий. Перед ним наглядно поднималось извечное нравственное могущество, сокрытое в душе народа. В этих новых защитниках Руси он видел ту же значительность и внутреннюю собранность, ту же стать, которые он с волнением поэтизировал в образах своих художных мастеров.

В годину суровых претерпеваний болело сердце писателя за их судьбы. Он чувствовал себя обязанным быть с ними, сделать для них что-то реальное, неотложное, нужное. К ним он обращался с живым словом в воинских частях Москвы, госпиталях Загорска, Абрамцева, в школах и вузах столицы, в клубах подмосковных сел. Шергин умел талантливо поддержать усилившийся в годы войны интерес народа к своему прошлому, к фольклору. Событиям военных лет он посвящал свои новые сказы («Золотая сюрприза», «Офонина бабушка», «Три сына»).

Безмерные испытания, переживаемые народом, заставляли Шергина забывать о своих изнурительных физических недугах и страданиях. «Я тем душу питаю, – пишет он, – и силу беру, что, когда схватит меня горе, я равняюсь по народу моему. Как они горе переносили мужественно и великодушно, так должен и я…»

В первые годы великой победы советского народа Шергин, ободренный успехом своих многочисленных выступлений военных лет, отобрал наиболее «обкатанные» в живом исполнении рассказы и фольклорные обработки, объединив их в книгу «Поморщина-корабельщина» (1947). «Эта книга, – обращался он к читателю, – мой репертуарный сборник». Она вышла в то время, когда радость мирной жизни и радость творчества поднимались в душе Шергина с удвоенной силой.

Однако эти же годы были полны для писателя непрекращающимися страданиями, вызванными резким ухудшением здоровья.

Шергин всегда был нерешителен и слаб, когда дело касалось быта, но трудно встретить художника более решительного, едва речь пойдет о творческой воле. «…И все-таки пишу, – читаем в его дневнике этих лет, – и люблю сквозь все гнетущие заботы это веселье в себе. Потому что единственно стоящим (сам-то ничего не стою) считаю это на земле, единственный смысл жизни в этом вижу. Единственную правду, единственный смысл жизни…»