— Ты так и будешь молчать? — спросил он. — Никак не отреагируешь на мои слова?
— Мне что-то не верится, что отец Ралф действительно привлек тебя для работы в «Живых голосах», — ответила Ингрид высоким и каким-то напряженным голосом. — Но если тебе этого хочется, Кен, я — за. Как ты понимаешь, нет такого правила, по которому все звонки по телефону должны делаться из церкви.
Кен встряхнул ее за руки.
— Ингрид, я же сказал, что люблю тебя. И поведал всю правду о своем здоровье. Что ты на это скажешь? Конечно, как поступить в такой ситуации, дело твоей совести. Я не имею права тебе указывать. Но ты тоже должна высказаться. Похоже, ты презираешь меня после всего того, что я на тебя вывалил. Я могу не знать, что творится в моей сумасшедшей голове, но что в сердце — знаю точно. Ради Бога, скажи, что подсказывает тебе сердце, и что ты думаешь об этом. Но, что бы ты ни думала, это нужно обсудить вместе.
Кен почувствовал, как содрогнулось ее тело. Она прижалась к нему, спрятав лицо у него на груди. Ее начала бить сильная дрожь. Кен крепко обнял ее, пытаясь унять эту дрожь.
— Я люблю тебя, — со стоном произнесла она. — Я очень сильно тебя люблю, Кен! Но мне страшно. О Боже, как я боюсь!
— Боишься того, что я слепой?
— Да! — Она вскинула голову, качая ею из стороны в сторону. — Я хочу сказать, нет!.. Не знаю. Я боюсь твоей слепоты только отчасти. Но, возможно, будет еще хуже, когда ты снова сможешь видеть… Отпусти меня! Я не могу об этом говорить. Не могу справиться с этим сейчас!
Ингрид высвободилась из его объятий, подала ему трость и взяла его под руку.
— Отец Ралф уже ждет нас, — охрипшим голосом проговорила она. Так мы идем ужинать?
Кен удивился: она говорила таким тоном, словно они шли на эшафот.
Кен снова вернулся к жизни, какой бы ограниченной она ни была. Они оба лежали в постели: Ингрид на нем. Ее волосы падали ему на лицо. Он чувствовал ее прерывистое дыхание.
Их близость осталась позади. Кен обнял Ингрид и повернулся набок, укладывая ее рядом с собой. Мягким движением он отвел ее волосы себе со лба.
— Я кое о чем забыл, солнышко.
Ингрид медленно подняла голову, лежавшую у него на плече. Пока что она не была настроена на разговор с ним.
— О чем забыл?
Наконец ей удалось приподнять веки. Кен лежал с открытыми глазами, и лицо его имело сосредоточенное выражение.
— Я забыл про презерватив.
В течение пятнадцати дней, с момента их первой близости, Кен был необыкновенно осторожен, что иногда огорчало ее. Она ведь приходила в такой экстаз от его ласк! Она так распалялась, что не могла ждать!
Ингрид улыбнулась и снова опустила голову ему на плечо.
— Эта неделя не опасная.
Кен глухо рассмеялся.
— Ты знаешь, как называются женщины, которые так говорят? — И, не давая ей ответить, выпалил: — Матерями, Ингрид. Матерями.
— Это я слышала, — сказала Ингрид и отстранилась от него.
Сама не понимая зачем, она потянула на себя простыню за уголок и прикрыла ею грудь и бедра.
— Не волнуйся, — сказала она. — Я никогда не рожу мужчине ребенка, которого тот не желает.
Странно, подумала она. За минувшие две недели я впервые подумала о возможности материнства. Ей казалось, что вполне достаточно того, что она любит Кена, а он любит ее. И так проходили дни… и ночи.
Кену безошибочно удалось определить, где она держит руки. Он схватил их и сорвал с нее простыню, которую она прижимала к груди. Затем положил ее голову к себе на грудь и заставил лежать так, придерживая одной рукой за спину. Ее волосы снова упали ему на лицо. Он отвел их, и уставился невидящими глазами ей в лицо.
Его нижняя челюсть была напряжена и выдавалась вперед, губы плотно сжаты, глаза сверкали металлическим блеском.
— Если женщина от меня забеременела, — сказал он, — то, значит, я хочу этого ребенка. Если ты родишь от меня, я буду богатым. Это богатство выразится во множестве чувств, которые я смогу испытать: гордость, радость, уважение к самому себе. И это еще не все… если ты окажешь честь носить моего ребенка и выйти за меня замуж. Но, к сожалению, я ничего не могу предложить такой женщине, не смогу достойно содержать семью, обеспечить ее в финансовом отношении. И пока все обстоит подобным образом, я предпочитаю, чтобы ты не беременела.
Ингрид почувствовала себя униженной. Ей было стыдно своих собственных слов. Она тяжело вздохнула.
— Ладно, — едва слышно проговорила она.
Кен положил ее на спину и поцеловал. Она увидела, что он снова возбужден, почувствовав, как его тугая плоть уперлась ей в ногу.
— Если ты когда-нибудь решишь что-то важное, касающееся наших отношений, например о моей беременности… словом, я согласна, чтобы ты стал отцом моего ребенка.
Кен сделал глубокий, продолжительный вдох.
— Отцом детей, — поправил он ее. — Во множественном числе.
Ингрид кивнула и снова зарылась лицом ему в грудь. Они надолго застыли в такой позе, плотно прижавшись друг к другу, предаваясь собственным мыслям. Затем Кен заговорил снова:
— Можно сделать вывод, что мы предложили друг другу вступить в брак?
— Думаю, что так, — прошептала Ингрид.
Кен рассмеялся, касаясь губами ее волос:
— Ты как будто чего-то боишься, дорогая.
Я действительно боюсь, хотелось ей сказать, но стараюсь этого не показывать. Она любила Кена сильнее, чем он ее. Как сложатся их отношения, когда он узнает о ней всю правду? Трудно поверить, что он ничего не замечает. Взять хотя бы ужасный ужин у отца Ралфа… Неужели он не обратил внимания на ее заикание? Но ничто, однако, не повлияло на его аппетит.
Вспоминая этот ужин, Ингрид крепко стискивала зубы. Отец Ралф беседовал с Кеном беспрерывно. Как выяснилось, у них нашлось немало общих интересов. Оба они неоднократно пытались втянуть ее в беседу, но она отделывалась односложными замечаниями. В конце концов они оставили ее в покое, и она сидела молча, правда, не получая от этого никакого удовольствия.
— Она устала, — сказал отец Ралф, стремясь найти оправдание ее непонятному молчанию.
Ингрид улыбнулась, но что-то в лице Кена заставило ее насторожиться. Очевидно, он подозревал, что за этим нежеланием говорить кроется нечто серьезное.
— Может, Ингрид опасается, что вы откроете мне какие-то страшные тайны, касающиеся ее, — проговорил Кен.
— У-ж-ж-асно боюсь, — ответила Ингрид и заулыбалась.
Оставшуюся часть вечера она держалась напряженно, опасаясь, что Кен обвинит ее в том, что она намеренно уходит от разговора. Имелась и другая опасность. Не подумал бы Кен, что она пытается выдать себя совсем не за того человека, которого все привыкли в ней видеть. Однако Кен ничего такого не подумал, и это лишь усилило в ней чувство вины оттого, что она не сказала ему правду.
Когда они приехали к Кену, то сразу же легли в постель. Он нежно ее целовал, гладил по голове, крепко прижимая к себе.
— Устала, бедняжка, — ласково шептал Кен. Сегодня я дам тебе возможность выспаться. Спи. А я буду держать тебя в своих объятиях.
Она вспомнила все, что было за ужином, и крепко, даже с каким-то отчаянием, прильнула к нему.
— Я люблю тебя, Ингрид Бьернсен. Люблю так, что это трудно выразить словами.
— Покажи мне, как ты меня любишь, — сказала она, покрывая поцелуями его лицо.
Кен охотно исполнил ее просьбу, обнаружив при этом умение быть необыкновенно нежным и деликатным.
В среду утром Кен проснулся, уже в момент пробуждения зная, что Ингрид ушла. Больше всего он ненавидел понедельники, среды и пятницы: в эти дни по утрам он просыпался один, Ингрид приходила только к девяти вечера. Часы без нее тянулись медленно и были заполнены тем, что придумал для него отец Ралф: он звонил по телефону согласно подготовленному для него списку. Но все существо Кена, его мысли сосредоточились на Ингрид и ночах, которые они проводили вместе.
Когда Кен бывал в одиночестве, большую часть времени он посвящал звонкам по телефону от имени бюро «Живые голоса». Когда звонить было не нужно, Кен подыскивал людей, которые готовы были содействовать «Живым голосам». В школе для слепых нашлось двенадцать таких добровольцев. Два городских клуба предложили еще шестнадцать человек. Пять клубов, объединяющих иммигрантов, предоставили семь иностранцев с различными языками, и еще кто-то остался в запасе. Такие люди давно требовались «Живым голосам». Случалось, что состарившиеся иммигранты с годами утрачивали способность свободно говорить на языке, который они выучили, будучи уже взрослыми. Было особенно важно, чтобы общение с ними шло на их родном языке.
