Что касается Литвы, то один из самых видных ее представителей Ян Ходкевич, переметнувшись на сторону Батория, немало поспособствовал тому, что на съезде в Мсцибове Литва признала Батория своим королем.
С Пруссией Баторий вступил в переговоры, но они не увенчались успехом. Начались военные действия, которые продолжались до конца 1577 года. Эта война, потребовавшая присутствия самого короля на театре военных действий, отвлекала силы Речи Посполитой и не позволяла ему действовать решительно против самого опасного врага – московского царя. Баторий опасался, что Иван нападет еще до окончания перемирия, ибо приходили вести, что царь собирает войска с намерением вторгнуться в литовские пределы; поэтому король то и дело напоминал литовцам, что им следует быть настороже. Впрочем, срок перемирия с Москвой уже истекал, и Баторию приходилось предпринимать усилия, чтобы хоть на некоторое время отсрочить неизбежную борьбу из-за Ливонии.
Утвердившись на престоле, Баторий отрядил к Ивану посланников Юрия Грудзинского и Льва Буковецкого, чтобы получить от него опасную грамоту для великих послов, которых он намеревался отправить для переговоров о заключении мира между Речью Посполитой и Москвой.
Грудзинский и Буковецкий приехали в Москву 27 октября. Прежде чем представить посланников царю, им задали вопрос о происхождении Батория, объясняя, что царь желает поступать с ними согласно достоинству рода короля. Но Грудзинский и Буковецкий не захотели входить в объяснения.
Прием назначили на 4 ноября. Иван продемонстрировал всю пышность, блеск и великолепие своего двора, чтобы показать польским посланникам глубокую разницу между царским величием и положением их короля, которого он считал данником турецкого султана. Иван сидел на троне в великолепном одеянии и мономаховой шапке, окруженный роскошно разодетыми боярами, дворянами, дьяками и иными придворными чинами. При представлении посланников царь не привстал, как того требовал обычай, и, спрашивая о здоровье Батория, не назвал его братом. Стола посланникам накрыто не было. Иван был недоволен тем, что Баторий не давал ему царского титула, не называл его князем полоцким и смоленским и не считал его наследственным владетелем Ливонии; впрочем, унизив посланников, он тем не менее согласился продолжить перемирие и дал опасную грамоту для великих послов Батория.
Король тоже был недоволен: его оскорбило то, что Иван не дал ему титула «брата», то есть не признал равным себе, и принял посланников неподобающим образом. Так уже с первых шагов между Баторием и Иваном начались недоразумения.
Но Иван избегал пока вступать в открытую схватку с Речью Посполитой, потому что не переставал еще надеяться приобрести Ливонию путем соглашения с германским императором. Однако его планам не суждено было осуществиться, ибо вскоре – 11 октября 1576 года – Максимилиан II умер.
Баторий вел переговоры с московским царем о заключении мира, но в то же время принимал меры для защиты от него государства. Он приказал литовскому польному гетману Христофору Радзивиллу поставить конные отряды в пограничных замках, в Витебске, Лепеле, Мстиславле, Орше (по 100 человек) и в Уле (50 человек) и уплатил часть жалованья на содержание этих отрядов из собственной казны. Больше король сделать не мог, ибо казна была пуста. Он изыскивал различные источники, чтоб раздобыть средства. Так, он поехал в Тыкоцин, чтобы осмотреть сокровищницу, оставшуюся после покойного Сигизмунда, очевидно, с намерением воспользоваться ею для удовлетворения государственных нужд, но больших сумм здесь не нашел. Из Тыкоцина он отправился в Кнышин, куда созвал польских и литовских вельмож, чтобы держать совет о делах Ливонии, которая выглядела совершенно беззащитной. Дошло до того, что Ходкевич стал отказываться от управления ею, поскольку не видел возможности исполнять свои обязанности.
Королю удалось уговорить его остаться на должности, но дать денег на организацию обороны он не был в состоянии. Пришлось ограничиться постановкой небольших отрядов в крепостях: в Динамюнде – 160 человек, Мариенгаузе – 100, в Режице (Розитене) и Люцене по 50 и в Лемзеле – 25. Однако королевский приказ об отправке полуторатысячного отряда на границы Литвы исполнен не был, так как денег хватило только на 600 человек.
Король созвал сейм в Торне, надеясь добиться от своих подданных разрешения установить налоги ради удовлетворения военных потребностей. На сейме, однако, между королем и шляхтой произошел сильный разлад. «Мы не хотим, – заявили шляхетские делегаты в ответ на предложения короля, – чтобы на нас низринулось ярмо…» При этом вспомнили об условиях, на которых Баторий стал королем: что «шляхта впредь этим налогам не будет подвергаться» и что «король будет исполнять свои обязательства относительно защиты государства».
Масла в костер конфликта подлило и желание короля провести военную реформу и реорганизовать, разделив на части, дворянское ополчение, которое представляло собой толпу плохо дисциплинированных, а часто и плохо вооруженных конных шляхтичей и имело такую же – весьма малую – цену в военном деле, как и конница служилых людей в Московском государстве. Разделением ополчения король хотел, очевидно, сделать его подвижнее и уменьшить вред, причиняемый громадной массой войска тем областям, по которым она двигалась, производя опустошения на своем пути. Шляхта отнеслась к королевскому проекту недоверчиво: она опасалась, что король, получив право делить ополчение по своему усмотрению, захочет ослабить ее вооруженную силу и, соответственно, укрепить собственную власть, а потом, пожалуй, и захватит полное господство в Речи Посполитой. Один из делегатов, Оржельский, прямо заявил в своей речи, что это повлечет за собой гибель шляхты. При этом непригодность шляхетской конницы для военного дела понимал не только король, но и, похоже, все вокруг. Вот показательный пример. Литовские послы, явившиеся на торнский сейм, потребовали, чтобы поляки, согласно условиям Люблинской унии, оказали помощь Литве, поскольку ей угрожает опасность со стороны московского царя. Поляки согласились двинуть на помощь литовцам ополчение; но литовцы тут же заявили, что такая помощь будет разорительна для них, и свою просьбу отозвали.
Сейм в конце концов разошелся, не дав никакого результата.
Тем временем из Москвы возвратились Юрий Грудзинский и Лев Буковецкий и привезли с собою опасную грамоту для великого посольства, которое было снаряжено в самый короткий срок. Во главе его стали мазовецкий воевода Станислав Крыский, минский воевода Николай Сапега и дворный подскарбий литовский Федор Скумин. Одновременно с отправкой посольства Баторий строго-настрого приказал соблюдать полное спокойствие на границах с Московией, чтобы не давать Ивану даже малейшего повода к столкновению.
Впрочем, интуиция подсказывала Баторию, что от дипломатии пользы уже может и не быть. На это указывали и завязавшиеся связи Москвы с поднявшим мятеж Данцигом, и сношения ее с татарами. Царь отправил крымскому хану подарки, после чего татары произвели опустошительный набег на Волынь и Подолию, и Баторий не без оснований усматривал связь между этими двумя событиями.
Близился момент величайшей опасности для Речи Посполитой. Чтобы отразить ее, необходимо было изыскивать средства, и Баторий проявил в этом недюжинную энергию. Он созвал на 23 марта сенаторов в город Влоцлавек и предложил им обсудить меры, необходимые для государственной обороны. Сенаторы посоветовали обратиться к шляхетским сеймикам непосредственно за новыми налогами и не созывать сейма, так как совещания его бывают безрезультатны. Мера, присоветанная королю сенаторами, была противна условиям, согласно которым Баторий стал королем, однако он решил ее испробовать.
Чтобы сильнее повлиять на умы шляхты и таким образом склонить к необходимым пожертвованиям на защиту государства, король изобразил печальное состояние страны самыми яркими красками. Жители Данцига не только упорствуют в своем мятеже, но производят неслыханные грабежи и насилия. Они опустошили много шляхетских имений, разрушили монастырь Оливу, намереваются уничтожить все польское в Пруссии. Мало того, они обращаются за помощью к врагам Речи Посполитой и строят всюду против нее козни. Немало вреда своими вторжениями причинили татары. Опасность угрожает и со стороны московского царя. Речь Посполитая погибнет, если не будет оказана ей помощь. Так король говорил, обращаясь к шляхте.
