Ниже шестого уровня по вспомогательному тоннелю ползли клочья тумана, из чего Минголла вывел, что кубинцы проникли сквозь склон холма, подорвав его, по-видимому, кумулятивным зарядом. Отверстие, скорее всего, находилось недалеко, и Минголла решил, что если найдет его, то свалит к чертовой матери с Фермы и спрячется в джунглях. На седьмом уровне туман был совсем густым, а бледно-розовые круги аварийного света делали его похожим на воткнутый в огромную артерию хирургический тампон. Пятна копоти от разрывов гранат чернели на стенах, как пещерная живопись, у дверных проемов валялись трупы. По большей пасти американцы, сильно изуродованные. Минголла с трудом пробирался между ними, но тут у него за спиной кто-то проговорил:

– Ни с места.

Минголла хрипло вскрикнул, выронил автомат и повернулся; сердце колотилось.

В проеме стоял гигант – шесть футов и семь-восемь дюймов, руки и торс штангиста, – он целился Минголле в грудь из сорок пятого калибра. На гиганте была гимнастерка с лейтенантскими нашивками, а почти детское лицо, хоть и перечеркнутое хмурыми морщинами, казалось мягким и флегматичным; в воображении Минголлы тут же возник Бычок Фердинанд[9], размышляющий над заковыристой задачкой.

– Я сказал: ни с места, – буркнул лейтенант.

– Все в порядке, – сказал Минголла. – Я свой.

Лейтенант взъерошил густую каштановую шевелюру, моргал он как-то уж очень часто.

– Проверим, – ответил лейтенант. – Пошли в кладовую.

– А что проверять-то? – Паранойя нарастала.

– Не спорь! – сказал тот, в голосе искренняя мольба. – Хватит с меня трупов.

Кладовая оказалась длинной узкой Г-образной комнатой в дальнем конце уровня, в ней стояли ряды упаковочных ящиков, аварийные лампы сквозь тонкую дымку казались цепочкой умирающих красных солнц. Лейтенант подвел Минголлу к изгибу «Г», и, свернув за него, тот увидел, что у комнаты нет задней стены. Взорванный на склоне тоннель выходил в черноту. С крыши свисали раздвоенные корни с насаженными на них комками почвы, и можно было подумать, что тоннель ведет в мир черной магии; у самого входа высилась груда земли и булыжников. Пахло джунглями, и Минголла вдруг сообразил, что орудия не стреляют. Отсюда следовало, что кто бы ни победил в битве за верхушку холма, скоро явятся отряды зачистки.

– Здесь нельзя оставаться, – сказал Минголла лейтенанту. – Кубинцы еще вернутся.

– Никто нас не тронет, – ответил лейтенант. – Можешь мне поверить. – Он качнул дулом пистолета, приказывая Минголле сесть на пол.

Тот выполнил приказ и вдруг оцепенел: напротив между двумя ящиками лежал труп – кубинский, – голова упиралась в стену.

– Господи! – воскликнул Минголла и встал на колени.

– Он не кусается.

С безразличием пассажира метро, который втискивается на свободное место, лейтенант расположился рядом с трупом; два тела заняли почти все пространство между ящиками, локоть одного касался плеча другого.

– Ну, знаешь, – проговорил Минголла, ему было тошно и страшно. – Не хочу я сидеть с этим блядским трупом!

Лейтенант помахал пистолетом.

– Скоро привыкнешь.

Минголла снова сел, не в силах отвести от трупа взгляд. Вообще-то, по сравнению с теми, через которые он недавно перешагивал, этот выглядел пристойно. Единственный знак насилия – кровь на губах в черной кудрявой бороде да еще посередине груди кровавое болото и лохмотья одежды. Медный скорпион на берете потускнел и ободрался. Осколки аварийного света, отражаясь в широко открытых глазах, придавали трупу зловещее подобие жизни. Впрочем, из-за этих отражений труп казался не совсем настоящим, и терпеть его присутствие было легче.

– Слушай меня, – скомандовал лейтенант. Минголла стирал кровь с трясущейся руки, надеясь, что это чему-то поможет.

– Ты слушаешь? – повторил лейтенант.

Странным образом Минголла начал воспринимать лейтенанта и этот труп как куклу и чревовещателя. Несмотря на горящие глаза, труп казался слишком реальным, и это не получалось списать на фокусы со светом. На ногтях проступали ровные полумесяцы, щека и висок с той стороны, куда склонилась голова и где, соответственно, скопилась кровь, потемнели, остальные же части лица, наоборот, стали бледными. А вот сидевший рядом лейтенант в своей аккуратной гимнастерке, вычищенных сапогах и с ровной стрижкой выглядел абсолютно нереально.

– Слушай! – страстно воскликнул он. – Ты понимаешь, что я должен думать в первую очередь о себе? – Бицепс вооруженной пистолетом руки раздулся до размеров пушечного ядра.

– Понимаю. – Минголле уже было все равно.

– Да? Правда понимаешь? – Ответ только больше разозлил лейтенанта. – Не верю. Не верю, что ты вообще способен хоть что-то понять.

– Может, и так, – согласился Минголла. – Как тебе нравится. Я хотел как лучше.

Лейтенант молчал и моргал. Затем улыбнулся.

– Меня зовут Джей, – сказал он. – А тебя?..

– Дэвид. – Минголла пытался сосредоточиться на пистолете, прикинуть, нельзя ли его выбить, но мешал обломок жизни в собственной руке.

– Где твоя комната, Дэвид?

– На третьем уровне.

– А моя здесь, – сказал Джей. – Но я переезжаю. Не могу я больше выносить, когда… – Он не закончил, наклонился вперед и продолжил заговорщицким тоном: – А ты знал, что люди умирают очень долго, даже если сердце уже остановилось?

– Нет, не знал. – Нечто в руке у Минголлы поползло к запястью, и он сдавил его, перекрывая доступ.

– Так и есть, – сказал Джей с огромной убежденностью. – Эти, – он легонько толкнул локтем труп, и его жест поразил Минголлу своей жутковатой фамильярностью, – еще не кончили умирать. Жизнь не выключается. Она гаснет. Эти люди живы хотя б наполовину. – Он ухмыльнулся. – Полураспад жизни, можно сказать.

Все еще сжимая запястье, Минголла улыбнулся, как бы оценив шутку. Между ними клубились завитки тумана.

– Конечно, раз ты ни на кого не настроен, – сказал Джей, – все равно не поймешь. А я бы без Элигио пропал.

– Что за Элигио?

Джей кивнул на труп.

– Мы настроились друг на друга. Мы с Элигио. Через него я знаю, что здесь нас никто не тронет. Он больше не привязан к здесь и сейчас. Он теперь со своими людьми и говорит мне, что они все или уже умерли, или умирают.

– Угу. – Минголла напрягся. Он сумел-таки выдавить нечто из ладони в пальцы и теперь думал, как бы дотянуться до пистолета. Джей, однако, переложил его в другую руку и тем разрушил Минголлины планы. Глаза лейтенанта ярко горели, словно их покрывала рубиновая пленка, – так получалось потому, что он слишком сильно таращил их на аварийные лампы.

– Есть о чем подумать, – сказал Джей. – Еще как.

– О чем? – спросил Минголла, двигаясь в сторону, чтобы сесть поближе, если придется бить.

– О полураспаде жизни, – ответил Джей. – Если у мозга есть полужизнь, то, наверное, и у каждого чувства тоже? Полураспад любви, ненависти. Может, они где-то еще существуют. – Подтянув колени к груди, он загородил пистолет. – Как бы то ни было, я здесь больше не могу. Поеду в Окленд. – Теперь он шептал. – Ты сам-то откуда, Дэвид?

– Из Нью-Йорка.

– Нет, это не по мне, – сказал Джей. – Я залив люблю. У меня там антикварная лавка. По утрам знаешь как красиво. Тихо. Солнце заглянет в окно, поползет по полу, как прилив, знаешь, потом заберется на мебель. Как будто старый лак опять живой, и вся лавка сияет антикварными огнями.

– Здорово, наверное, – проговорил Минголла. Он не ждал от Джея такой лирики.

– Ты вроде неплохой парень. – Джей сел попрямее. – Но ничего не поделаешь. Элигио говорит, у тебя туман в голове, не читается ни хрена. Говорит, нельзя рисковать. Так что придется мне тебя застрелить.

Минголла собрался бить, но потом ему стало все равно. Какая к черту разница? Даже если он и выбьет пистолет, Джей так и так разорвет его на части.

– Зачем? – спросил Минголла. – Зачем застреливать?

– А вдруг ты на меня донесешь? – Мягкое лицо Джея огорченно вытянулось. – Скажешь, что я прятался.