Насколько мне помнится, Климент Ефремович спросил комбрига, на каких машинах тому пришлось воевать и какой, по его мнению, танк является наиболее маневренным и совершенным. И. И. Якубовский ответил:

— Практически на всех, товарищ маршал. Служил и воевал на танках Т-26, БТ, Т-37, Т-38, Т-60 и тридцатьчетверках, КВ. Лучшим считаю танк Т-34. Он имеет длинноствольную 76-мм пушку с большой начальной скоростью полета снаряда, надежный, мощный и экономичный дизельный двигатель, у него удачно выбраны углы наклона броневых листов. Эта машина вездеходна, маневренна, превосходит все другие отечественные и зарубежные типы танков.

Что же касается танка КВ, то о нем Иван Игнатьевич неожиданно отозвался не очень лестно. Сказал, что, по его мнению, эта машина недоработана.

Такое заявление комбрига К. Е. Ворошилову, видимо, не совсем понравилось, ибо он тут же возразил: КВ неплохая машина и для своего времени довольно грозное оружие. Но не каждый экипаж, вероятно, осваивает ее за столь короткое время.

«Климент Ефремович, — напишет в той же своей статье Иван Игнатьевич, — обратил наше внимание на тщательное овладение боевой техникой. Каждый танкист должен стать подлинным ее хозяином, чувствовать биение ее сердца, до предела использовать возможности машины. Советы товарища Ворошилова мы настойчиво проводили в жизнь, готовя личный состав к боевым действиям».

Да, все это происходило в далеком сорок втором году. И мог ли я тогда даже подумать о том, что ровно через двадцать пять лет буду назначен уже к Маршалу Советского Союза, первому заместителю Министра обороны СССР и Главнокомандующему Объединенными Вооруженными Силами государств — участников Варшавского Договора И. И. Якубовскому генералом для особых поручений? Конечно нет! Но военная служба такова, что она порой совершенно неожиданно соединяет и судьбы людские, и дороги солдат.

В конце апреля наш эшелон взял курс на Урал. По пути для дозаправки углем и водой остановились на станции Вятские Поляны. А это не так далеко от моих родных мест, где как раз находилась в эвакуации моя жена с детьми.

По телефону мне все-таки удалось связаться с ней. От жены-то я и узнал о невосполнимой утрате — смерти отца Ивана Исаковича.

Не хотелось верить в то, что отца уже нет в живых, ведь его горячо любила вся наша дружная семья. С большим уважением относились к нему и односельчане, лесосплавщики на Волге, Каме и Вятке. Человек честный и справедливый, беззаветный труженик, он до Великого Октября двадцать пять лет пробурлачил. Затем, уже при Советской власти, более двадцати лет проработал на лесосплаве. На пенсию ушел в 1936 году. Но в начале войны снова отправился на лесосплав. Только и сказал на недоуменные взгляды родных: «Так надо». Проработал до самого последнего своего часа…

В одно из последних свиданий с отцом я, помнится, просил его поберечь себя, пожелал ему здоровья, счастья. Он же ответил, что все его счастье теперь — в нас, сыновьях его. Дескать, будем мы счастливыми, значит, и он тоже. И добавил: «Так бы тебе и мать сказала. — Уточнил: — Обе матери…»

Я знал, что отец свято берег неизбывное чувство любви к своей первой жене, и моей матери — Ирине Андреевне, которая безвременно скончалась еще в конце 1917 года. Мне тогда шел всего лишь только второй годик, и, естественно, я не смог сохранить в памяти ее светлый образ. Но отец часто рассказывал мне о ней, очень спокойной и доброй женщине, прекрасной швее, мастерство которой славилось едва ли не на всю округу.

Ну и потом… Потом нас с Георгием два года воспитывали бабушка Васса Фефеловна и дед Андрей Демьянович Романовы, так как отец почти постоянно был в отъезде, на лесосплаве.

После женитьбы отца на Наталье Марковне Бельтюковой мы и ее дочь Настя переселялись из деревни Воробьи, что в Уржумском уезде Вятской губернии, в деревню Шеча. Семья начала расти: вскоре появилась сестра Зина. И всех нас надо было одеть и накормить.

Отец и мать не жалели себя, старались, чтобы в доме всегда был достаток, заботились, чтобы все ребятишки были ухожены, а в семье царили мир и лад, глубокое уважение младших к старшим. И особенно — к нашей второй матери, на хрупкие плечи которой легли основные заботы о нас, детях.

Да мы и сами видели, как нелегко доставался семье трудовой хлеб, поэтому старались и со, своей стороны облегчить родительские хлопоты.

Когда мне исполнилось двенадцать лет, отец решил: «Пора и тебе, Мишутка, в люди выходить». И взял меня с собой на лесосплавное дело, стал обучать работе маркировщика, учетчика, другим премудростям лесосплава. Так на пристани Подосиново, что в Малмыжском районе, были написаны первые страницы моей трудовой биографии.

Да, мои детство и юность были многотрудными. И все-таки в сравнении с жизненным путем Климента Ефремовича Ворошилова собственные невзгоды всегда казались мне незначительными, какими-то надуманными, что ли.

Помнится, в короткие часы отдыха, а чаще всего в пути по железной дороге Климент Ефремович часто рассказывал нам о годах своего детства и юности. Как правило, маршал вспоминал при этом малоизвестные или даже совсем неизвестные страницы из его жизни. Поэтому-то, наверное, они и врезались в нашу память.

Однажды по вызову Климента Ефремовича мы зашли в салон его вагона и после делового доклада ненадолго задержались там. Маршал, просмотрев служебные бумаги, отложил их, пригласил нас сесть. И под мерный стук колес стал вспоминать о прожитом и пережитом.

Вероятнее всего, именно железная дорога, мелькающие за окном станции и небольшие разъезды и навеяли на Климента Ефремовича эти воспоминания. Ведь родился-то он в будке путевого обходчика Донецкой железной дороги на перегоне между станцией Переездная и разъездом Волчеяровка.

Его отец Ефрем Андреевич и мать Мария Васильевна растили в этой будке двух своих малолетних, полубосых и полураздетых детей, из последних сил ведя еще и скорбное хозяйство. Жили крайне бедно. Случалось, что безысходность, нужда и голод заставляли отца порой оставлять семью в поисках случайных заработков. И тогда мать посылала Клима и его сестренку Катю по окрестным деревням просить милостыню.

Приходилось жить не только в будке путевого обходчика, но и в землянке. Это когда семья переехала в волостной центр — село Васильевку.

В семь лет Клим был уже пастушком. В девять познал шахтерский труд: отбирал колчедан, очищал уголь от других посторонних примесей, зарабатывая за четырнадцатичасовой рабочий день всего жалкие 10 копеек.

Потом батрачил. И снова от зари до зари. Так что хлеб его был горек.

С особой благодарностью Климент Ефремович вспоминал своего первого учителя Семена Мартыновича Рыжкова, в прошлом моряка, который не только научил его читать и писать, но и привил страсть к дальнейшему самообразованию, тягу к книгам.

В четырнадцать лет К. Е. Ворошилов был принят на металлургический завод. Работал рассыльным, помощником машиниста на водокачке, слесарем электроцеха. Вскоре передовые рабочие вовлекли молодого пролетария в нелегальный кружок. Первой политической книгой, которую он тогда прочитал «не переводя дыхания», был «Манифест Коммунистической партии». Не все и не сразу понял он в ней, но главное усвоил: сила рабочих — в организованности, им совершать революцию.

Вскоре за участие в забастовке Ворошилова увольняют с завода, заносят в «черный список». Начинаются нищенские скитания по Донбассу и югу России.

В октябре 1903 года, в преддверии первой революционной бури в России, классовое самосознание приводит К. Е. Ворошилова в ряды ленинской партии. Он становится большевиком, а затем руководителем луганского подпольного большевистского комитета. Аресты, холодные тюремные камеры, снова подпольная работа, создание боевых дружин, обеспечение их оружием…

Восторженно рассказывал нам маршал и о своей первой встрече с В. И. Лениным, Н. К. Крупской, В. Д. Бонч-Бруевичем. О том, как на IV съезде РСДРП подружился с И. В. Джугашвили — Сталиным. Сердечные отношения установились у него тогда и с другими делегатами съезда — М. В. Фрунзе, М. И. Калининым. А на V съезде партии познакомился с А. М. Горьким, который был там в качестве гостя.