— Тебе только сейчас сделалось нехорошо?

— Нет, я ощутила дурноту еще у себя в комнате. Не стоит обращать внимание.

— Так ты не вернешься в дом?

Мисс Эми огляделась вокруг:

— Пока подожду, а там видно будет.

Мисс Сьюзен выдержала долгую паузу, будто собиралась спросить, что́ именно будет видно, однако, прикинув что-то про себя, вдруг резко повернулась, небрежно обронила через плечо совет поберечься сырости и двинулась в путь. Осанка ее, как бывало по воскресеньям, отличалась особой строгостью и прямизной. Оставшись одна — чего ей, по-видимому, давно хотелось, — мисс Эми не сразу покинула сад: отрада, разлитая вокруг, здесь ощущалась еще полнее; со стороны церкви доносился не к ней обращенный тихий звон колокола; выждав минут десять, мисс Эми вернулась в дом. Умиротворенность ее улетучилась; нельзя было избавиться от тягостного понимания того, что в итоге их отношения со Сьюзен зашли в тупик: любой жест казался неестественным, а каждое слово отдавало фальшью, и обе прекрасно сознавали, что объясниться без околичностей, преодолев отчужденность, им невмоготу. Сьюзен думала о ней несправедливо, однако уязвленная гордость препятствовала мисс Эми открыть кузине глаза. Погруженная в рассеянную задумчивость, мисс Эми направилась в гостиную…

За ранним воскресным обедом, когда мисс Сьюзен вернулась из церкви, кузины сидели за столом как обычно — друг против друга, — но разговор не клеился. Мисс Эми чувствует себя лучше, младший священник прочел проповедь, на службе не присутствовала только она одна, все о ней спрашивали… Другие новости кузинами не обсуждались. Эми, желая успокоить знакомых, ввиду свежего прилива сил вознамерилась посетить вечернюю службу; однако Сьюзен, услышав об этом, по причинам еще менее вразумительным, нежели те, какими руководствовалась утром младшая из кузин, решила провести вечер дома. Возвратилась мисс Эми поздно: после церкви она нанесла несколько визитов — и обнаружила мисс Сьюзен в полутемной гостиной; та, в парадном платье, спокойно сидела, даже не взяв в руки душеспасительной книги, хотя ими была заставлена целая полка у стены. Вид у кузины был такой, словно она только что принимала какого-то посетителя, и потому Эми спросила:

— К нам кто-то заходил?

— Господи, конечно же нет, я была совсем одна.

Уклончивость ответа немедленно побудила мисс Эми сделать совершенно определенный вывод. Она тоже опустилась в кресло и, поскольку пауза дала ей возможность поразмыслить, отважилась произнести признание. Молчание затянулось, апрельские сумерки продолжали сгущаться, — и наконец мисс Эми не совсем обычным для нее голосом проговорила:

— Сегодня утром он мне явился — пока ты была в церкви. Должно быть, именно поэтому — сама я об этом, конечно, и не догадывалась — что-то подтолкнуло меня остаться.

В голосе мисс Эми звучало внутреннее довольство: она словно бы снисходила до объяснений с олимпийских высот.

Однако мисс Сьюзен ответила на удивление странно:

— Так ты осталась дома ради Катберта? Вот уж чего я бы никогда в жизни не сделала!

Сама эта мысль, как видно, представлялась мисс Сьюзен такой банальной, что она не могла удержаться и прыснула. Ошеломленная мисс Эми закипела от гнева:

— А разве не ради свидания с ним ты уклонилась от вечерней службы?

— Разумеется нет! — с ходу отмела это предположение мисс Сьюзен, хотя и не слишком категорично. — Мне и вправду сделалось нехорошо, — с нажимом добавила она.

— Но ведь он был с тобой? — не успокаивалась мисс Эми.

— Мое дорогое дитя, — неожиданно для нее самой вырвалось у мисс Сьюзен, — он бывает со мной так часто, что если я начну мозолить ему глаза… — Несмотря на полумрак, выражение лица мисс Эми заставило ее умолкнуть.

— Так, выходит, ты не пожелала мозолить ему глаза? — подчеркнуто холодно осведомилась мисс Эми. — Хорошо помню ту ночь, когда ты наглядно продемонстрировала, как это делается. — Она тоже попыталась сопроводить свою реплику ядовитым смешком.

— Да, но это было в самом начале… А с тех пор мы видимся постоянно. А ты разве нет?! — с деланным удивлением осведомилась мисс Сьюзен. Поскольку у ее собеседницы слов для ответа не находилось, она сочла нужным уточнить: — Неужели сегодня он явился к тебе впервые — впервые с тех пор, как мы о нем говорили?

Мисс Эми отозвалась не сразу:

— Ты полагала, будто я…

— Будто ты пользуешься тем же расположением, что и я? — воскликнула мисс Сьюзен. — Где уж мне! Я и заикнуться не смела… Временами ты меня просто поражала своим неприступным видом!

— Надеюсь все же, — Эми чуть поколебалась, прежде чем парировать удар, — надеюсь все же, я не поражала тебя нескромностью!

Мисс Сьюзен до крайности была огорчена обделенностью младшей кузины, и потому язвительный выпад Эми прошел, по счастью, незамеченным.

— Значит, ты коротала время в пустом ожидании? — сокрушенно покачала головой мисс Сьюзен.

Краска на щеках мисс Эми неразличимо сливалась с темнотой.

— Он явился, как я уже сказала тебе, сегодня утром!

— Что ж, лучше поздно, чем никогда! — С этими словами мисс Сьюзен поднялась с кресла.

Мисс Эми недвижно продолжала сидеть.

— Выходит, все твои странности объясняются только тем, что ты считала, будто имеешь основания для ревности?

— Для ревности?! — Бедная Сьюзен встрепенулась от возмущения. Голос ее зазвенел так, что Эми тут же вскочила на ноги: минуту-другую они стояли в сумеречной полутьме лицом к лицу, как настоящие соперницы. Младшая из кузин успела, к счастью, опомниться и осознать всю несообразность возникшего конфликта.

— Ну а теперь-то с какой стати нам ссориться? — мягко проговорила мисс Эми.

Притихшая Сьюзен пробормотала:

— Да-да, это просто ужасно…

— Мы с тобой словно родные сестры, — настаивала мисс Эми.

— Наверное, так оно и есть, — согласилась мисс Сьюзен, но, не удержавшись на высоте самоотвержения, подпустила напоследок шпильку: — Говорят, если женщины ссорятся, то, как правило, из-за мужчины.

Эми не возражала, но внесла существенное уточнение:

— Если это настоящий мужчина — возможно.

— А разве ты не считаешь…

— Нет! — отрубила Эми и вышла из гостиной, словно не желая замечать растерянности мисс Сьюзен, а ведь та надеялась — увы, тщетно! — на какой-то иной ответ. Ситуация, таким образом, прояснилась; характер привилегий был прочно закреплен за каждой из кузин, хотя и нельзя было с полной уверенностью заявить, не заставил ли дрогнуть чашу весов в пользу мисс Эми ее категорический отказ даже косвенно затрагивать стержневой для их теперешней жизни вопрос. Тем самым мисс Эми как бы не допускала и тени сомнения в том, что разбирается в мужской природе куда основательней.

Стержневой вопрос и в самом деле на время словно бы перестал существовать: отныне, по молчаливому уговору, кузины могли не ожидать друг от друга ни отчетов, ни признаний. Любые свежие происшествия следовало полагать не заслуживающими упоминания: теперь это не влекло за собой неловкости, поскольку взаимные ревнивые подозрения совершенно уничтожились. Месяц и другой протекли без осложнений: кузины исходили из предпосылки, что решительно все должно восприниматься ими как само собой разумеющееся. При встречах они беседовали так, как и подобает беседовать двум одиноким, проживающим под общим кровом благородным дамам, однако в конце концов сделалось совершенно очевидно, что, невзирая на все старания, образовавшуюся пустоту ничем не заполнить: им в жизни не напасть больше на тему, которая способна хотя бы в самой отдаленной степени сравниться по важности с перипетиями, сопряженными с прихотливой судьбой их кровного предка, мистера Катберта Фраша. Весна меж тем простирала украдкой свои нежные объятия все шире, застенчиво рассыпая бесчисленные щедроты: земля и воздух полнились едва осязаемыми тенями и смутно различимыми голосами, словно пришедшими из прошлого; наши подруги, согнувшись в три погибели, подолгу просиживали в саду над грядками цветника, вдыхая полузабытое благоухание, оно лилось и через распахнутые настежь окна; весна свободно входила в дома, легко переступала через живые изгороди, однако всеобщее обновление не в силах было возродить увядший росток доверительной словоохотливости, возникшей некогда между кузинами. Впрочем, внутреннее ожесточение миновало вместе с зимней суровостью; по крайней мере, настороженность растаяла, точно растопленный солнцем тонкий ледок. Кузины все больше упивались своим нечаянным достоянием; по мере приближения тепла старый дом, казалось, начинал пробалтывать вековые секреты; в невнятных ночных шорохах чудилось эхо давно смолкших шагов, а в странном поскрипывании — то там, то здесь — чьи-то былые приглушенные всхлипы. Главное очарование весны, явившейся в Марр, и заключалось в том, что она самым красноречивым образом обнаруживала преклонный возраст города, его неодолимую тягу к покою. Старинность городка открывалась взору нагляднее всего именно в те дни, когда мягкосердечная природа, схожая с юной красавицей, что ласково прильнула к одряхлевшей прабабушке, жестом благословения возлагает любящие руки на убеленную сединами голову. Весна не только проливала свет на благородное достоинство старости, но также открывала взору свидетельства пережитых испытаний, избороздивших лик города неизгладимыми рубцами и морщинами. Поведение добрых дам, занимающих наше внимание, с приходом благодатной поры тоже заметно переменилось: проскальзывавшая время от времени, хотя и под сурдинку, еле различимая нотка зависти бесследно исчезла, вытесненная полнозвучной гармонией. Прелесть сезона располагала к взаимной заботливости, подчас даже казалось, будто кузины не без оттенка соболезнования, искренне, от всей души сопереживают друг другу. Основания для участия каждая обречена была теперь отыскивать только в собственной душе, однако обе томились в ожидании, чтобы удостоверить свои предположения наверняка: они должны были заручиться внутренней гарантией, что, если обет молчания будет нарушен, конфидантку это никоим образом не оскорбит в ее лучших чувствах… По счастью, туго натянутая струна скоро лопнула, напряжение разрядилось.