— Да мой удел — любовь, она одна волнует кровь!..

Тамарин поздоровался с Серафимом, спросил, как тому слеталось. Отаров, похоже, полётом остался доволен, и с разговором они вышли в раздевалку. К ним присоединился Сергей Стремнин.

И тогда кто-то подал голос:

— Однако не пора ли на первый черпачок?..

Через минуту лётная комната опустела. И только весёлое полуденное солнце бесцеремонно разглядывало на картине, висящей на стене, загорелые ноги молодой крестьянки, придерживающей юбку и стоящей по щиколотку в зеркальной воде у переправы, да из огромной бронзовой пепельницы, опирающейся тремя львиными лапами о синее сукно стола, все ещё струились дымки от непогасших сигарет.

После обеда всех пригласили в кинозал на просмотр короткой ленты, заснятой при испытаниях самолёта в воздухе на штопор.

Стремнин поймал себя на том, с каким огромным интересом впервые разглядывает лица лётчиков-испытателей в момент их работы в кабине штопорящего самолёта. Кадры были взяты из нескольких полётов, и на них были и Тамарин, и Отаров, и Стремнин. Но суть не в том, чьё лицо заснято в штопоре, а что оно в те или иные моменты выражает.

Стремнин смотрел и думал: «Так не сыграет ни один артист!.. Не сможет передать напряжения всех мышц лица и этого, внимательно-насторожённого выражения глаз!.. Не сможет сыграть ещё и потому, что не будут содействовать знакопеременные перегрузки — их ведь в студийной обстановке не создашь».

Он не помнил, чтоб его когда-нибудь так захватывали кинокадры: смотрел на экран затая дыхание.

Вот Жос Тамарин. Лицо заснято крупным планом. (Кинокамера устанавливалась у переднего стекла фонаря прямо перед лицом лётчика.) Глаза Жоса сосредоточенно и быстро обегают приборную доску. Самой доски не видно, но по выражению глаз можно понять, что все стрелки приборов на местах. Жос чуть ведёт головой, оглядывая небо кругом: нет ли помехи в виде самолёта… Лицо деловитое, серьёзное и ещё… какое-то особенное, «воздушное»; такого на земле не увидишь! Секунда, другая, Жос берет ручку на себя… Солнце бьёт ему прямо в лицо, и тени от переборок фонаря скользят по шлему. Самолёт взметнулся в синеву… Глаза ещё более насторожённы, остры… Самолёт теряет скорость: это чувствуется по тому, как он поводит носом, словно норовистый конь, не желающий прыгать в воду… Но вот вдруг молниеносный кульбит, солнце исчезает, лицо Жоса оказывается в тени, и Сергей уже видит самое начало вращения машины в штопоре: блик солнца — виток, блик солнца — виток!..

Вот, очевидно, рули пошли на вывод… Глаза цепко следят за движением носа машины по горизонту… Все!.. Прекратила вращение машина: она пикирует, набирая скорость… Перегрузка нарастает!.. Жос тянет ручку на себя, выводя из отвесного пикирования… Лицо его худеет на глазах, страшно старится!.. Да, да, именно старится!.. Щеки провалились, выявив острые скулы, веки нависли, образовав под глазами мешки… «Чудовищно, что за секунду делает перегрузка с молодым лицом, превращая его в глубоко старческое, дряхлое! — думает Стремнин, вперившись глазами в экран. — Вот такими мы будем… если доживём… лет через пятьдесят!.. Не очевидное ли это доказательство того, что вся наша жизнь состоит из бесчисленного наслоения перегрузок?!»

Когда экран погас и в зале зажёгся свет, лётчики все ещё с изумлением на лицах разглядывали друг друга. «Нет, — смотрит Сергей на Жоса, — мы ещё молоды, и нам ещё многое предстоит сделать!»

Голос диспетчера объявил, что 55-й готов, и Тамарин, переодевшись, уехал на дальнюю стоянку. А ещё через какое-то время в лётной комнате задребезжали стекла от работы на форсажном режиме двух мощнейших двигателей, и все, даже шахматисты, бросились к окну, посмотреть, как Жос взлетает. И Стремнин глядел из окна до тех пор, пока тяжело ревущий скоростной самолёт не перешёл в угол подъёма и не затерялся в рванине облаков. Потом Сергей стал сам неторопливо переодеваться: ему тоже предстояло лететь.

В какой-то момент донёсшиеся из лётной комнаты возгласы заставили его насторожиться. Прислушавшись, он понял, что там и вправду возникла какая-то суматоха, и ринулся к двери, почувствовав сердцем острое беспокойство. У распахнутого окна Сергей увидел навалившихся друг на друга лётчиков, глядящих вниз, и тут до его ушей снизу донёсся голос:

— Тамарин только что радировал, что управление заклинило на подъёме!.. Нет, больше ничего не передал…

От окна всех как ветром сдуло, и Стремнин первым понёсся вниз по лестнице, натягивая на бегу кожаную куртку. Внизу ждал «рафик». Вскочив в него, лётчики помчались к зданию руководителя полётов, надеясь что-нибудь узнать о дальнейшем радиообмене. Руководителю полётов хоть и было не до них, а все же он крикнул, что 55-й идёт на вынужденную, и они помчались по рулежной дорожке к началу посадочной полосы. Отаров первым увидел снижающийся самолёт и крикнул шофёру: «Стой!» Горохом высыпали на поле, выискивая глазами снижающуюся точку. 55-й тянул на посадку издали, оставляя позади два лёгких шлейфа. Опытные глаза лётчиков хорошо видели, что двигатели у Тамарина работают исправно, да и расчёт на посадку вроде бы правильный. И, главное, самолёт планирует к земле устойчиво, ровно, не видно ни кренений, ни колебаний… А каждый в этот момент с беспокойством думал: «Но ведь что-то же у него там случилось, коль передал, что заклинило управление?!» И это беспокойство всё усиливалось по мере приближения самолёта к земле.

Но 55-й как ни в чём не бывало чиркнул основными колёсами о бетон и, плавно уже опуская нос на переднюю стойку шасси, промчался мимо вдоль посадочной полосы. Глаза неотрывно сопровождали его до самой остановки, и когда 55-й свернул с полосы в сторону и медленно порулил к стоянке, тут-то лётчики и взглянули друг на друга.

От сердца отлегло. Загалдев, снова забрались в «рафик» и помчались в том направлении, где за хвостами стоящих самолётов уже скрылся 55-й.

Подоспели как раз вовремя: Тамарин только успел выбраться из кабины.

После взлёта, убрав шасси и перейдя на подъем, Жос почувствовал, что заклинило управление. Рукоять, которую он сжимал правой рукой, чуть шевельнулась и замерла. Попробовал сдвинуть — не поддаётся. Он окинул взглядом все вокруг: его сверхзвуковой самолёт продолжал подниматься с углом примерно в 40 градусов. Жос снова попробовал сдвинуть ручку, и на этот раз ручка не поддалась нисколько.