— Все идёт по плану: строим, строим, экспериментируем! А ребята в моём студенческом конструкторском бюро подобрались энтузиасты! Все дельтапланеристы. С ними все можно построить… Да, Серёжа!.. Тут вот ещё такая история! — Жос вспыхнул. — С такой очаровательной девчонкой я познакомился!

— Тоже пришла к вам строить махолёт?

— Да нет, случайно. Очень занятная ситуация, нарочно не придумаешь… Ну, за что?

— За ваш энтузиазм, Георгий Васильевич, — улыбнулся Кулебякин. — Вы о своём махолёте расскажете?

— Непременно!.. Завтра на утренней зорьке, особенно если будет плохо клевать.

— А мне, поскольку с работами по махолёту я знаком, лучше о девчонке! — слукавил Сергей.

— О девчонке, — смеётся Жос, — может, и сегодня успею… Да, вот ещё какая у нас новость: поэт один к нам запросился… Такой насмерть влюблённый в авиацию, в летание, поэт!..

Прихожу на днях на кафедру, а у окна ждёт парень. «Вы Тамарин?» — «Я, — говорю, — давно меня ждёте?» Он тушуется: «С пяти часов… Но не примите за упрёк: прослышав о вашей работе по махолёту, сутки готов ждать, чтобы попроситься с вами работать…» — «И кто же вы?» — спрашиваю. «Поэт, — отвечает. — Очевидно, и стал им потому, что из-за недуга во мне не состоялся лётчик!»

Разглядываем друг друга. Ничего, занятный парень, лицо одухотворённое. «Как зовут?» — спрашиваю. «Евгений».

Ладно. Пригласил его в лабораторию, показал на динамометрическом стенде наши машущие крылья в действии. Его поразило, что, затрачивая равную мощность, мы посредством машущих крыльев получаем много большую подъёмную силу, чем при их движении в воздухе в распростёртом состоянии. Восхитило поэта и то, как мы пробуем летать, хотя пока, правда, на расчалках. Потом мы попросили что-нибудь прочесть.

Он прочёл несколько стихов, все, как один, пронизаны тоской о полёте. Вот запомнились такие строки:

Тамарин взялся за свой стакан, уставясь в костёр.

Слышалось лишь лёгкое потрескивание лопающихся угольев. Все трое медленно тянули терпкое вино, и никому не хотелось нарушать благословенной тишины.

Из-под золы в прогоревшем костре нет-нет и вспыхивали угольки. Стремнину представилось, будто они как детишки: из-под одеяла — зырк, зырк… И спать хочется, и любопытно послушать, о чём это говорят и говорят взрослые.

Да и сам он, больше слушая разговор Тамарина с Кулебякиным, как-то незаметно вымыл стаканы, миски, вилки, убрал все в корзину. И тут в дело включился Кулебякин: достал из палатки большой термос, наполнил его по пробку кипятком, приговаривая: «Это на утро, чтоб спозаранку было чем тракт промыть!» Остаток воды он выплеснул на костёр, вытряс самовар и, как держал его вверх поддувалом, так и повесил на сук ветлы сушиться. Здесь, на Оке, доктор с наслаждением исполнял обязанности самовармейстера.

В глубине вётел, поближе к реке, вдруг чванливо пощёлкал соловей, чуть попробовав голос. Все трое повернули головы на звук — соловей затаился. Тамарин хмыкнул:

— Подумайте, как возомнил о себе!.. «Великий певец»! Слышали, что он нам тут нащёлкал?.. «Что, петь?! В такой сырости и за спасибо?! Дудки!»

— Кхе… Выходит, и его испортила слава, — подключился доктор, — поди, теперь и за тройную филармоническую ставку высшей категории петь не станет?.. А месяц назад что здесь, каналья, выделывал!.. Какими беспредельными верхами потешался, какими трелями!.. А вот стал «лауреатом», и ни одного коленца не дождёшься… Так что, други, я спать пошёл. Да и вам советую: подъем в четыре!.. Спокойной ночи.

Через две минуты из палатки Кулебякина донёсся мерный храп. И, как бы вторя ему, из-за поворота реки на плёс вырвалось ритмичное шлёпанье старого колёсного буксира. Сергей сразу узнал в нём «Навигатора», очевидно, тянущего за собой две баржи с гравием. Вскоре в пробеле вётел показались его огни: белый на мачте, по борту слева — красный, справа — зелёный… «Как на самолётах! — подумал Сергей. — Только там белый на хвосте».

Отразившись в чернильной глади, огоньки как бы расселись в круг. Сергей из звуков, нёсшихся с реки, выхватил потешный музыкальный ряд, и тут уж живо ему представилось, как эти «шестеро цветастых» — три на пароходе и три отражённые в воде — затеяли сыграть ансамблем. Один шлёпает изо всех сил доской по воде, другой гремит цепями, шурует кочергой. В такт им пыхтит, шипит паром труба, визжат валки, скрипят канаты. Сергей принялся отбивать такт ногой, слушал и блаженно улыбался.

— Жос, а ведь ты обещал рассказать о знакомстве с интересной девчонкой?

— Да, да! — встрепенулся Тамарин, и Сергей сразу уловил, что мысль о девушке тому приятна. — Хорошо, что напомнил, — Жос провёл пятернёй по волосам. — Вхожу я тут на днях в свою вузовскую лабораторию и вижу: парни того гляди выпадут из окон — кому-то жестикулируют, чуть ли не шлют воздушные поцелуи, словом, не узнать ребят — из кожи вон лезут. Я тихонько подошёл сзади, заглянул из-за спин.

И что же увидел?.. На площади против наших окон переминается с ноги на ногу прехорошенькая девушка, и лицо её, обращённое к моим студентам, озарено такой улыбкой, что мне аж не по себе стало!.. Как фея радости, сияет. Заметив в окне меня, она поправила ремешок сумочки на плече и с той же неотразимой улыбкой зашагала по направлению к центру.

Должно быть, я только через минуту осознал, что, пока девушка пересекала площадь, я как зачарованный любовался её чуть-чуть гарцующей походкой… Понимаешь, Серёжа, не умею я выразить, как хороша была эта походка!.. Только вот, клянусь, глаз оторвать не мог от этакой пружинистой балетной поступи — идёт на шпильках, выявляющих высокий подъем красивых, лекально развитых в икрах, ног. Чёрт возьми, у меня от этого чуточку в голове помутилось!

Но вот виденье скрылось, и все мы с грустным вздохом уставились друг на друга. «Так вот чем вы занимались вместо работы над курсовыми проектами?!»