– Эй-эй, тихо там! – живо откликнулась Каталина. – Бубудуски!

На ходу одеваясь, она спустилась с крыльца, вошла в хлев, долго что-то там переставляла, звякала цепью, бранилась. Наконец ворота приоткрылись, лужа тотчас хлынула во двор, а из двора выбежала бойкая однорогая коровенка. Иоганнова Рыжуха надменно отвернулась.

– Тьфу тебе, соцалистка! – сказала Каталина. – Гонору ведь больше, чем молока, а туда же – нос задирать. Вся в хозяйку!

Излив добрососедские чувства, старуха заулыбалась.

– Иржик, и совсем я тебя не задержала, верно?

– Бывало и хуже, – согласился Иржи.

Каталина предпочла пропустить его слова мимо ушей.

– Слушай, Иржик, ночью ворон на мельнице каркал. А Бенгарка выл – не приведи Господь. В такую сырость упырям да утопленникам сплошное раздолье. Ты уж поберегись.

– И как же от них беречься? – поинтересовался Иржи.

– Перво-наперво крестик ты взял? Помнишь, на Рождество я тебе дарила, медный такой?

Иржи порылся в полушубке и показал крестик.

– Чудо! Кто ж его в кармане носит?

– А какая разница?

Каталина безнадежно махнула рукой.

– Знаешь, – задумчиво сказала она, – от этого воя да карканья Промеха мне приснилась. Точь-в-точь такая же, какой я ее в детстве видела. Я тогда со стога прыгнула. Другим – хоть бы хны, а мне… как всегда. Вывих. Ну, мать Промеху и позвала, ногу вправлять. Вот страху-то! Голова белая-белая, а глаза – что два уголька. Ни за что не поймешь, что она там себе думает.

– Говорят, ведьма она.

– Ведьма и есть, – со святой верой сказала Каталина. – Все знают.

– Да почему? Откуда это известно?

– А ты сам посуди. Разве может нормальный человек столько жить? Никто ведь толком даже и не знает, сколько ей лет-то.

– Ну и что? Здоровье у ней хорошее, вот и все.

– Здоровье! Грехов, много, вот господь никак и не приберет.

– А дьявол?

Каталина перекрестилась, оглянулась по сторонам и прошептала:

– Я так думаю, сам побаивается.

Иржи прополоскал сапоги в луже.

– Нога-то как? Ходит хорошо?

– Не жалуюсь, – осторожно сказала Каталина.

– И копыто не выросло?

Каталина сердито захлопнула калитку. Прогнивший кол тут же и повалился. Каталина повернулась к Иржи.

– Вот. Все из-за тебя! Бубудуск.

В месте, где речка Быстрянка огибает Замковый холм и разделяется на рукава, еще в прошлом веке местные крестьяне насыпали две плотины, а на острове поставили добротную каменную мельницу. Однако проработала она недолго. Вскоре через соседнюю деревню провели большой тракт от столичного города Бауцен в федеральную землю Остланд и дальше, до самого графства Шевцен. Тут и выяснилось, что молоть зерно выгоднее именно в этой самой соседней деревне, в Геймеле, то есть. Там все сразу можно и продать оптовым скупщикам. С тех пор мельница деревни Бистриц пустовала. Пока с полсотни лет назад не явилась и тогда уже далеко не молодая Промеха.

Пришла невесть откуда, развязала платок, безо всякого торга выложила ровно столько, сколько собиралось запросить хитроватое обчество. Цену будто заранее знала. А когда попробовали вытрясти из нее побольше, старуха молча собрала деньги, талер за талером, завязала платок, да и подалась вон.

Мужики опомнились, догнали, и уже на улице ударили по рукам. Талеров-то было много. Не устояли, прельстились. Так в Бистрице и поселилась эта жительница с сомнительным прошлым и пугающим будущим. Многие потом сожалели, только вот деньги никто возвращать не захотел.

Кратчайший путь на выпас шел как раз мимо этой мельницы, по плотине. Но Иржи погнал стадо вдоль реки, к нижнему броду, как и обещал матери. Уж больно много слухов ходило об этой Промехе.

Сколько помнили в деревне, она всегда жила в одиночестве. Кормилась лесом, рыбой, огородик на своем островке сажала. И принимала все то, что давали быстрянцы за костоправство и знахарство. Многих на ноги поставила, иных и спасла, роды без нее не обходились, но любить ее никто не любил, мало кто относился по-доброму, а вот побаиваться побаивались все.

Изредка Промеха заходила на постоялый двор, устраивалась в дальнем углу трактира, неспешно съедала угощение хозяина, никогда не бравшего с нее платы, да прислушивалась к разговорам проезжих. Свои-то при ней помалкивали, если вовсе не расходились, что чаще всего и случалось. Даже когда в харчевне сидели подвыпившие мужики. Особенно это стало заметно после случая со старостой Фомой, яро невзлюбившего старуху по причине отсутствия почтения, а еще больше за то, что у нее имелся орднунг из самого ландтага земли Южный Поммерн. Бумага закрепляла за Промехой право собственности на упомянутую мельницу и, что особенно странно, освобождала ее от всех налогов, как федеральных, так и местных. Фому это злило несказанно.

Однажды, находясь под изрядным хмелем, он крикнул, чтобы ведьма убиралась на все четыре стороны. И из трактира, и с мельницы. Да из деревни тож. Короче, чтобы катилась к тем чертям, от которых пришла. Присутствующие мгновенно приутихли. А вот старуха, будто не расслышав, продолжала спокойно обгладывать цыплячье крылышко. Тогда Фома, играючи таскавший пятипудовые мешки, навис над ней, свирепо выпучив глаза.

– Плохо слышишь, да?!

– Я лечила твоих детей, – тихо сказала Промеха.

Староста налился злобой.

– Лечила! А порчу-то кто на них напускает, ведьма?

Старуха покачала белой головой.

– Иди спать, Фома. И почисти зубы.

– Сперва я очищу от тебя деревню! – зарычал Фома. – Ишь ты, зубы для нее чисти!

Мужики зашептали, чтоб не нарывался. Но Промеха неожиданно уступила. Встав из-за стола и вздохнув, она покорно направилась к порогу. Тем бы все и завершилось, наверное, если б Фома не впал в раж от своей неслыханной победы. Он схватил Промеху за шиворот, намереваясь выбросить вон это сатанинское отродье. На дождик. И коленцем поддать намеревался. Что случилось дальше, никто не понял. Грозный староста вдруг сел на пол и по-рыбьи принялся хватать ртом воздух. Глаза его бессмысленно закатились. Кое-как отлили холодной водицей.

Очнувшись, Фома первым делом потребовал зубную щетку и порошок. Промеху он с тех пор не полюбил, однако обходил ее за тридевять переулков и огородов. Такая вот поучилась история.

Но был и другой случаец, позабористее. Ежегодно таинственная старуха на месяц-другой исчезала. Никто не видел, куда она уходила и с какой стороны возвращалась. Промеха вроде бы временно переставала существовать, а потом вновь начинала, причем вроде помолодевшая, с повышенной бодростью.

В отсутствие хозяйки ее мельница оставалась совершенно без присмотра, брошенной на полный произвол судьбы. Туда, однако, не совались. Хотя ходили слухи о припрятанных сокровищах. Но сокровища сокровищами, а голова-то одна. Лишь раз нашлись головы достаточно отчаянные – заезжий скупщик полотна откуда-то аж из Центрального Поммерна, да деревенский пьянчужка Тео. Плохо обернулась их затея. Средь ночи деревня огласилась дикими воплями. На них с большим старанием отозвался юный тогда еще Бернгардт, а после него – все остальное собачье племя Бистрица.

Переполох поднялся неописуемый, страшнее, чем при землетрясении. Иржи помнил, как у двора Иоганна, наискосок от мельницы, собралась толпа кое-как одетых и чем попало вооруженных мужиков во главе со старостой. Охрипнув от споров, воинство порешило, что спасать гибнущие души, конечно, надо, но куда лучше это делать не в темноте. И когда небо просветлело, а крики стихли, смельчаки, под водительством уже Иоганна (твоя обязанность, полицай, – пробурчал тогда староста) двинулись к плотине. Фома же остался на берегу, подавая оттуда полезные советы. То есть осуществлял общее руководство.

Спасатели переправились на остров, но подойти к мельнице не успели. С обрыва что-то шумно ухнуло в воду. Бернгардт взвыл, вырвался из хозяйских рук, после чего позорно бежал в родную подворотню. А из Быстрянки на отмель выбралась бледная фигура.