В этом крыле дома никого, кроме меня, не было, и, проходя через бывшую библиотеку, я обратил внимание на низенькую арочную дверь в дальней стене. Она была открыта, изнутри пробивался слабый свет. Направившись туда, я спустился по шести каменным ступеням и оказался в комнатушке, судя по всему значительно более древней, чем остальные помещения.

До самого потолка тянулся камин искусной резной работы, стенные панели поражали необычным рисунком. Свет проникал через одно-единственное окошко. А перед ним, спиной ко мне, стоял монах в сутане с капюшоном!

От неожиданности и испуга я ахнул, и монах обратил ко мне румяное бородатое лицо. Как же я был удивлен, заметив в зубах у таинственного посетителя вересковую трубку!

— Я вас напугал? — спросил незнакомец с резким ирландским акцентом. — Простите! Я не видел Деврерз уже многие годы, потому и решился проникнуть сюда без приглашения. Я отец Бернард из соседнего монастыря. А вы мистер Райланд?

Я снова шумно вздохнул, на сей раз от облегчения. Широкоплечий и вполне материальный, попыхивающий трубкой, отец Бернард оказался не призраком, а самым доподлинным смертным.

— Нет, — отозвался я. — Он будет позднее. А меня зовут Камберли.

Монах сердечно пожал мне руку. Ему как будто хотелось что-то сказать, но он колебался.

— Великолепное старое здание, — сказал я. — А эта комната, верно, построена раньше всех прочих?

— Она осталась от старого здания, Деверо-Холла. Деврерз — искаженное название.

— Деверо-Холл, — повторил я. — По имени владельцев?

Отец Бернард кивнул:

— Дом принадлежал Роберту Деверо, графу Эссекскому. Вон над дверью его герб. Сам он здесь не жил, но, если вы владеете средневековой латынью, надпись вам скажет, кто тут обитал.

Пока я разбирал трудноразличимые буквы, монах с любопытством за мной следил.

— Здесь по милости благородного покровителя, Роберта Деверо, милорда Эссекского, — читал я, — работал Маккавей Носта из Падуи, ученик Мишеля де Нотрдама, искатель прозрения.

— Носта был еврейский астролог и маг, — пояснил монах, — и, как видите, он объявлял себя учеником прославленного Мишеля де Нотрдама, или Нострадамуса. Он жил здесь под покровительством графа до тысяча шестьсот первого года, когда Эссекс был казнен. Если верить легенде, он был учеником не Нострадамуса, а его господина — дьявола, и он навлек погибель на своего покровителя. Что сталось потом с Ностой из Падуи, никому не известно.

Отец Бернард помолчал; в его голубых глазах, внимательно за мной следивших, таилась какая-то потаенная мысль.

— Что скажете: я прямо живой путеводитель? Так оно и есть. У нас в монастыре хранятся старинные записи. После смерти Роберта Деверо дом достался одной испанской семье — Мигели, так они себя называли. Их боялась вся округа; согласно письменным свидетельствам, в этой самой комнате служили черные мессы и устраивали шабаши!

— Боже милосердный! История у дома не из приятных!

— Последнюю из рода Мигелей сожгли за колдовство на рыночной площади в Эшби не столь давно, в тысяча шестьсот сороковом году!

Боязливо оглядывая мрачное помещение, я, вероятно, не сумел скрыть свою растерянность.

— Когда Деверо- или Деврерз-Холл сносили и строили заново, эту часть прежнего здания по какой-то загадочной причине не тронули. Но позвольте вам сказать, что с тысяча шестьсот сорокового по тысяча восемьсот шестьдесят третий год, когда дом снимал некий мистер Николсон, никто не смог тут жить!

— И что им мешало? Привидения?

— Нет, пожары!

— Пожары?

— Вот именно! Если вы внимательно осмотрите комнаты, то обнаружите, что некоторые подверглись перестройке — полной или частичной — не при Ванбру, а много позже. И всякий раз причина было одна — пожары! Со времен Мигелей в Деврерзе погибли от огня семеро несчастных, и что удивительно — пожар ни разу не распространялся за пределы той комнаты, где начался!

— Отец Бернард, прошу вас, довольно пока об этом! Какой кошмар! Сюда собираются на Рождество некоторые из моих лучших друзей!

— Я предупредил бы мистера Райланда, если бы он так не поторопился. Но, скорее всего, он бы только посмеялся! Все, что вы можете сделать, мистер Камберли, это молчать до окончания праздника. Потом убедите мистера Райланда съехать отсюда. Я, как мне кажется, чужд суевериям и предрассудкам, но с фактами не поспоришь. Деврерз-Холл одержим!

Компания, собравшаяся встретить Рождество в Деврерз-Холле, была отборная, лучше не придумаешь. В ней не было великосветских зануд, потому что Эрл не дружил с великосветскими занудами. Присутствовали и старики, и молодежь, и дети. Что за рождественские праздники без детей?

Мистер Райланд с миссис Райланд вернулись из Нью-Йорка, и расчетливый делец оказался милейшим старым джентльменом, украшением рождественских торжеств. Явились друг Эрла по Гарварду — преподобный Листер Хансон, миссис Хансон (сестра Эрла) и двое юных Хансонов. Ими, вкупе с миссис Ван Эйк, красивой тридцатилетней женщиной, никогда не появлявшейся в сопровождении мужа, исчерпывается список гостей из Америки.

Однако Эрл не испытывал недостатка и в английских друзьях, и все они, ровно два десятка, тоже приняли участие в новоселье, пришедшемся на рождественские дни.

Вечером двадцать третьего декабря я вошел в старый зал для приемов, где сияло не меньше тысячи свечей и теплые отсветы камина плясали на резных дубовых листьях фриза, символизирующих гостеприимство. Пораженный и восхищенный, я застыл в дверях и стал рассматривать странные геральдические фигуры на темных от времени панелях.

Угол возле оркестровой галереи занимала громадная елка, вокруг нее собралась детвора, бросая нетерпеливые взгляды на необычные подарки, свисавшие с еще не оттаявших ветвей. На темных дубовых скамьях у камина сидели мистер Райланд с женой, еще одна седовласая дама и отец Бернард; компания была разношерстная, но веселая. Говоря коротко, старинный зал представлял собой картину во вкусе Чарльза Диккенса.

— Все замечательно, Эрл! — проговорил Хансон.

Обернувшись, я увидел, что они с Эрлом Райландом стоят возле меня.

— Вот приедет Мона, тогда и будет замечательно! — последовал ответ.

— Отчего задерживается мисс Вирек? — спросил я.

Мона Вирек, невеста Эрла, с матерью должна была прибыть в тот же день.

— Что-то я ничего не понял из ее телеграммы, — ответил он, недоуменно хмуря лоб. — Но она приедет завтра, в рождественский сочельник.

Хансон хлопнул его по спине и улыбнулся.

— Не унывай, Эрл. А вот и отец Бернард, снова рассказывал байки. Смотри, как смеется твой батюшка.

Эрл обернулся: к ним бодрой походкой приближался служитель церкви, лицо его расплывалось в улыбке, глаза лучились весельем. В покинутой монахом группе гостей царило самое оживленное настроение. Добравшись до нас, он подхватил под руку американского священника и отвел его в сторонку для приватной беседы; я тем временем думал о том, какое свободомыслие утвердилось в нашей дружной компании. Двое служителей церкви, отошедших побеседовать наедине, выглядели приятнейшей для глаза картинкой. В доме царил истинный дух Рождества.

Я направился к дубовой скамье, где забавлялись хлопушками Джастин Гринли с женой и маленькой дочкой, а с ними заодно и миссис Хансон; и тут через боковую дверь вошел молодой Лоренс Бауман.

— Вы не видели миссис Ван Эйк? — поспешно спросил он.

Никто ее не видел, и Бауман, не теряя времени, отправился искать дальше.

Гринли лукаво приподнял брови, но промолчал. Собственно, внимание Баумана к означенной особе уже вызвало некоторые толки, однако миссис Ван Эйк была давней приятельницей Райландов, и мы надеялись, что она благоразумно сбудет с рук романтического юнца, благо милых девушек среди гостей имелось достаточно.

Тут я заметил, как от двери под оркестровой галереей мне делает знаки отец Бернард.

— Вы, конечно, никому не говорили об известных нам обстоятельствах? — спросил он, когда я к нему присоединился.