– Девочки! – взмолилась она. – Ну я вас просто умоляю. Это редакторы, не я! Честное слово! Да разве ж я? Сама же женщина. Но! Я вас уверяю – все вырежем. Все, что вам не понравилось. Честное слово! Все вырежем и подчистим. Я вам обещаю!

– И будет все «светло и нежно»? – уточнила Женя. – То есть еще нежнее и светлее?

Тобольчина тут же кивнула.

– Ну, у всех же бывают косяки. Не права, признаю. А дальше – все про хозяйство, карьеру. Только про то, какие вы у нас молодцы!

– У себя, – тихо, но твердо поправила Вероника. – Мы у себя молодцы.

Тобольчина кивнула.

– Ну разумеется! Это так, фигура речи.

– Пойдемте, умоляю вас. А то мне такое устроят! При нынешнем кризисе… Просто удавка!

Она так запечалилась, что, казалось, того и гляди заплачет.

– Ага, пожалел волк кобылу! Так мы и поверили – в искреннее раскаяние…

– Ну, девочки! Честное слово! – продолжала канючить Тобольчина. – У нас же такие рейтинги! А еще – в выходной, перед праздниками!

– Лично мне, – твердо сказала Женя, – вот это совсем не надо. Мои тиражи позволяют мне избегать подобных историй. Веронике, я думаю, тоже. Уж ей-то тем более. Серьезный ученый! А вам, Александра? Мне кажется, тоже не нужно. Вас и без этого знают и любят!

– Ну, – нараспев возразила Тобольчина, – поверьте, никому это не повредит. Веронике Юрьевне – точно! Скоро выборы в городскую думу, а она, насколько я знаю, собирается баллотироваться. Разве не так, Вероника?

– Так, – кивнула та, – но для меня не все способы хороши. Вы мне поверьте.

Тобольчина ей не ответила и посмотрела на Ольшанскую.

– А про актрис и говорить не стоит. Верно, Сашенька? Вам-то пиар – просто как воздух. Чем больше, тем лучше. Я говорю правильно?

Ольшанская равнодушно пожала плечами.

– Народной любви мне хватает. Во! – и она провела ладонью по горлу. – А уж денег тем более!

Но спорить как-то раздумала.

– А вы, дорогая Евгения? Ведь хлеб писателя это тиражи? Я правильно понимаю?

– Верно, – усмехнулась Женя, – только… Хлеб бывает разный по вкусу. И по запаху тоже. Не слышали?

– Да у всех он несладкий! – закивала Тобольчина. – Думаете, у меня он душистей?

– Счас пожалеем! – кивнула Ольшанская. – Вот счас пожалеем и прямо заплачем!

– Ладно, – вдруг сказала Стрекалова, – раз обещали… Будет наука. Трем… дурам. Простите. Надо идти! Только с вами, Марина, надо держать ухо востро. Что мы и сделаем.

Все с удивлением уставились на Веронику.

Тобольчина обрадовалась и закивала.

– Спасибо, Вероничка Юрьевна! Вы прямо умница! Вот что значит – ученый. Холодный ум, холодное сердце, – тут она с осуждением глянула на Женю с Ольшанской, – не то что у нас, у людей творческих. Одни эмоции и никакой логики. Все вырежем, девочки. Честное слово!

– Вероника, – жестко сказала Стрекалова, – я – Вероника. А не Вероничка! Вы меня поняли?

Тобольчина нервно сглотнула и кивнула.

Ольшанская и Женя удивленно переглянулись.

Тут на пороге возникла кудрявая и, увидев компашку, бросилась к ним.

– Марина Викторовна, ну вы даете! Полежаев в истерике, а Лукьянов – тот вообще в обмороке. Через сорок минут надо освобождать студию, а вы тут. Кофеек попиваете!

– На место! – гаркнула Тобольчина. – Идем, не кипеши!

Она резко направилась к выходу, и за ней неохотно выбрались из удобных кресел так называемые героини. Потерянные, поникшие, расстроенные и потухшие.

Гримерши подпудривали «героиням» носы и поправляли прически.

Тобольчина подтянулась, выпрямила спину и, очаровательно улыбнувшись, громко сказала в пустоту:

– Мы готовы!

А дальше пошло все так благостно, «светло и нежно», как, собственно, и обещала Тобольчина. Выражение ее лица было таким, словно ей только что, вот прямо минут десять назад, подарили норковую шубу или новую иномарку. Улыбка, светящиеся от счастья глаза, чуть томная, ласковая речь. Не стерва, которую все наблюдали полчаса назад, а милая, сочувствующая и все понимающая подруга.

– Александра, дорогая! Давайте начнем про самую неприятную часть женской доли – домашнее хозяйство. Итак. Сколько времени вы уделяете кухне? Ваши коронные блюда? Придерживаетесь ли вы диеты? Привередливы ли ваши домочадцы? И не угнетает ли вас монотонный и неблагодарный домашний труд?

Ольшанская невесело вздохнула, но через долю секунды на ее лице появилась печальная гримаска.

– Ох, как же вы правы, Марина! Конечно же, как бы все это ни было банально, мне это хорошо знакомо. Увы! Я точно такая же, как большинство женщин на этой земле. Готовлю обеды, убираю в квартире и глажу сорочки. Люблю ли я обязательную часть домашней программы? Врать не буду – не очень. Но… Куда же деваться? Я мать, я жена. Я хозяйка. Разумеется, есть помощница по хозяйству. Но… Никто, даже самая опытная и умелая повариха не вложит в жаркое столько души, сколько вложит мать и жена. Верно? Разумеется, я очень загружена – съемки, спектакли, гастроли. И все же… Изыски только по праздникам и семейным датам. Вот тут уж я стараюсь. Делаю торт «Рыжик». Запекаю буженину и варю холодец. А в будни – в будни все просто. Легкий суп, котлеты, курица. Разумеется, слежу за фигурой. Я же актриса! Не ем после спектакля, не ем поздно вечером. У меня прекрасная генетика. Но… Пирожное я позволяю себе не чаще, чем раз в три месяца.

Тобольчина удивленно вскинула брови и одобрительно покачала головой.

– С уборкой все проще – и сын, и дочь приучены с детства: пылесос, мытье полов и пыль – это все на них.

– Дочь, – задумчиво повторила Тобольчина и тут же оживилась: – А ваша дочь живет с вами?

Ольшанская побледнела, но твердо сказала:

– И со мной в том числе. У нее два дома – наш и дом ее отца. Где хочет, там и живет. У нас демократия. А два дома, согласитесь, всегда лучше, чем один. Не так ли?

Тобольчина закивала.

– Конечно! Как это здорово – две семьи, где тебя любят и понимают.

– А ваш супруг, – уточнила Тобольчина, – он вам помогает? Хоть в чем-то?

– Мой супруг, – медленно проговорила Ольшанская, глядя в глаза ведущей, – мой супруг, дорогая, очень и очень занятой человек. К большому моему сожалению! Он очень рано уходит из дома и очень поздно приходит. Бизнес – а бизнес у него очень серьезный – требует постоянного и пристального внимания. Так что, – тут она улыбнулась, чуть откинулась на спинку кресла и развела руками, – помощник из него никакой. Но ничего! Мы справляемся. Главное – что он поддержка во всех остальных, жизненно важных вопросах. И материальных – в том числе. И даже в первую очередь! Не говоря уже о вопросах другого толка.

– За-ме-ча-тельно! – по складам отчеканила вполне удовлетворенная Тобольчина. – Действительно, моральная поддержка – это то, без чего нам, женщинам, было бы вообще невыносимо.

И она перевела взгляд на Стрекалову.

– Вероника, дорогая! А с вами, наверное, еще сложнее. Заседания, преподавание, поездки по миру, симпозиумы, научная работа. Ваши близкие, вероятно, и вовсе не часто вас видят. Как все это происходит у вас? Как вы, при такой колоссальной нагрузке, физической и моральной, при вашей ответственности, можете совмещать все эти вещи?

– А я, собственно, – тут Вероника растерялась и беспомощно посмотрела на Тобольчину, – а я, собственно, – повторила она, – почти этого… И не касаюсь! – быстро выпалила она и покраснела.

– Совсем? – уточнила Тобольчина.

– Почти… совсем, – виновато кивнула Стрекалова. – Хозяйство ведет моя свекровь, Вера Матвеевна. Готовит, контролирует учебу сына, платит за квартиру, ходит в магазин. Мне совершенно некогда! – почти выкрикнула она и тут же снова смутилась.

– Да я все понимаю, – махнула рукой Тобольчина, как бы оправдывая смущенную гостью. – Ну, разумеется, вам уж никак до кастрюль. И все же, – она мягко улыбнулась, – на праздники, например? Или на дни рождения? Наверное, все же, – надавила она, – в эти особые дни вы что-то готовите своим близким? Ну, так, чтоб им было приятно?