В Меце он провалился, но только потому, что публика нервничала: фашистские самолеты летали над головами.

Сражаться Тоби почти не пришлось, хотя он получил медаль за храбрость при захвате немецкого командного поста. По правде говоря, он и понятия не имел о том, что происходит, поскольку именно в этот момент изображал Джона Уэйна и так увлекся, что не успел испугаться по-настоящему, как все было кончено.

Главным для него было умение развеселить публику. Как-то в Шербуре он с друзьями отправился в бордель, и пока все остальные были наверху, оставался в гостиной, развлекая мадам и двух девушек, а когда, окончательно утомившись, замолчал, хозяйка объявила, что все обслуживание – за счет заведения.

Вот такой была война для Тоби. Как оказалось, жилось ему совсем неплохо, и время летело быстро.

Когда в сорок пятом Германия капитулировала, ему было уже двадцать пять, но лицо оставалось таким же детски наивным, будто ни на день не постарело, а ярко-синие глаза по-прежнему беспомощно и задумчиво взирали на мир.

Все только говорили о возвращении домой. У одного в Канзас-Сити осталась невеста, у другого – старенькие родители в Бейонне, у третьего – бизнес в Сент-Луисе. Только Тоби никто не ждал. Кроме Славы.

Он решил поехать в Голливуд. Настало время осуществить мечту, и Господу пора бы уже помочь ему в достижении заветной цели.

– Знаете ли вы Бога? Видели ли когда-нибудь лицо Иисуса? Я узрел его, братья и сестры, и слышал голос Его, но Он говорит только с теми, кто склоняется перед Ним, припадает к ногам Его и исповедуется в грехах. Господь отвергает нераскаявшихся грешников. Лук ярости Господней натянут, а стрела огненная Его праведного гнева направлена в ваши порочные сердца, и в любой момент Он отпустит тетиву, и оружие Его возмездия уничтожит бренную плоть вашу. Обратитесь к Нему, пока не поздно!

Жозефина в ужасе взглянула на потолок палатки, ожидая увидеть летящую в нее пылающую стрелу, и судорожно сжала руку матери, но та ничего не замечала: лицо ее раскраснелось, глаза лихорадочно блестели.

– Слава Иисусу! – взревели прихожане.

Религиозные собрания проходили в огромной палатке, на окраине Одессы, и миссис Цински всегда брала Жозефину с собой. Кафедра проповедника – деревянный помост – возвышалась на шесть футов над землей, перед ней – огороженная низкой решеткой «площадка грешников», где кающиеся публично признавались в совершенных дурных делах и выходили из молитвенного дома просветленными и обращенными в истинную веру. Дальше шли ряды жестких деревянных скамеек, куда ежедневно усаживались десятки религиозных фанатиков, стремящихся к спасению, потрясенных и трепещущих. И конечно, нервы шестилетнего ребенка не выдерживали воплей и постоянных угроз о неотвратимости кары и Господнем проклятии.

– На колени, жалкие грешники, и трепещите перед всемогуществом Иеговы! Ибо гнусные деяния ваши разбили сердце Иисуса Христа, и за это гнев Отца Его да падет на вас! Вглядитесь в лица детей ваших, зачатых в похоти и исполненных порока!

И малышка Жозефина горела от стыда, чувствуя, что все на нее глазеют. Когда голову вновь охватывал железный обруч боли, Жозефина знала – это Бог наказывает ее. Каждый день она молилась, чтобы приступы прекратились, и это будет знаком Господнего прощения, и желала знать только одно – какое преступление совершила.

– И я воспою: «Аллилуйя», и вы воспойте: «Аллилуйя», и все воспоем хвалу Господу, когда очутимся в Доме Его.

– Спиртное – это кровь дьявола, табак – дыхание его, а плотские утехи – удовольствие, радость. Виновны ли вы в том, что вошли в сговор с сатаной? Если да, то будете вечно гореть в аду, заклейменные вечным проклятием, и Люцифер придет за душами вашими.

Жозефина, дрожа, в ужасе оглядывалась, изо всех сил прижимаясь к деревянной скамье, чтобы дьявол не смог забрать ее.

После громовых проповедей начинались чудеса. Жозефина в зачарованном оцепенении наблюдала, как процессия калек, мужчин и женщин, хромая и охая, направлялась к «площадке для грешников». Некоторых везли в инвалидных колясках. Проповедник возлагал им руки на головы и молил, чтобы силы небесные исцелили скорбящих. Они отбрасывали палки и костыли, некоторые в религиозном трансе начинали что-то бормотать на неведомых языках, а Жозефина вся сжималась от страха.

Собрания всегда заканчивались сбором пожертвований и напутствием проповедника.

– Иисус смотрит на вас. Помните, Он ненавидит скряжничество!

Наконец паства расходилась. Но Жозефина не чувствовала себя свободной – ужас по-прежнему сжимал душу и сердце.

В 1946 году жители техасского города Одесса ощущали во рту маслянисто-горьковатый привкус. Давным-давно, когда на этой земле обитали индейцы, на губах оставалась только песчаная пыль пустыни.

В Одессе жили два рода людей: Нефтяные магнаты и Остальные. Первые относились ко вторым отнюдь не высокомерно, наоборот, жалели и сострадали им, потому что Господь, конечно, предназначил каждому личные самолеты, «кадиллаки», бассейны и хотел бы, чтобы все могли рассылать сотням гостей приглашения на балы и празднества, где шампанское лилось рекой. Именно поэтому Он даровал нефть Техасу.

Жозефина Цински еще не осознавала, что относится к племени Остальных. В шесть лет она была прелестным ребенком с блестящими черными волосами, огромными карими глазами и овальным личиком с фарфоровой кожей.

Мать Жозефины была хорошей портнихой, обшивавшей многие богатые семьи в городе, и часто брала девочку с собой в роскошные дома, где примеряли платья богатые дамы. Она умела превращать отрезы тканей, переливающихся всеми цветами радуги, в великолепные вечерние туалеты.

Женам нефтяных магнатов нравилась Жозефина – вежливый, милый ребенок, а кроме того, им доставляло удовольствие быть великодушными. Они чувствовали, что проявляют огромную доброту, разрешая бедной малышке из нищего квартала играть со своими детьми.

Жозефина была полькой, но совсем не похожей на остальных выходцев из этой страны, и ей позволили играть с хорошо одетыми девочками и мальчиками, кататься на их велосипедах, пони, укладывать спать их дорогих кукол. Постепенно она начала вести двойную жизнь – дома, в крохотном убогом коттеджике с поцарапанной мебелью, туалетом во дворе и скрипучими осевшими дверьми, и в богатых загородных поместьях с солидными домами в колониальном стиле.

Если Жозефина оставалась ночевать у Сисси Топпинг или Линди Фергюсон, ей отводили большую спальню, а завтрак в постель приносила горничная.

Девочка любила вставать ночью, когда весь дом спал, спускаться вниз и рассматривать великолепные вещи, которыми был обставлен дом, замечательные картины, тяжелое серебро с монограммами и потемневшие от времени античные безделушки. Она изучала их, ласкала, гладила и давала клятву, что в один прекрасный день тоже станет владелицей такого дома и красивых вещей.

Но и в том, и в другом мире она была ужасно одинока.

Жозефина боялась рассказывать матери о мучительных жестоких приступах мигрени из страха перед Богом, потому что миссис Цински стала мрачной религиозной фанатичкой, одержимой мыслями о Божьем наказании. В то же время девочка не хотела открывать душу перед избалованными разряженными детьми нефтяных королей, ведь те привыкли в ней видеть веселую беспечную девчонку, какой были они сами, поэтому ей приходилось хранить в душе изматывающие кошмары.

Незадолго до дня рождения Жозефины, когда ей исполнилось семь лет, универмаг Брубейкера объявил фотоконкурс на самого красивого ребенка в Одессе. Снимки делались в отделе фотопринадлежностей магазина, а победитель получал приз – золотую чашу с выгравированным именем счастливчика. Чашу выставили в витрине, и Жозефина каждый день ходила на нее смотреть. Никогда еще ничего она не хотела так сильно, как стать первой. Мать никогда бы не позволила Жозефине участвовать в конкурсе, считая, что тщеславие – это зеркало дьявола, но одна из богатых клиенток, покровительствующая девочке, заплатила за фото. Жозефина была уверена: чаша достанется ей. Она уже представляла себе, как будет выглядеть безделушка на комоде в их комнате. Жозефина будет каждый день стирать с нее пыль, любоваться по ночам.