– - Будь же покоен за все, добрый Мена, и хотя мне приятно бы дольше иметь тебя милым гостем, но не надобно все о себе только думать. Иди и успокой скорей Сатурнина.
Пусть взоры цезаря не читают более напрасной тоски в лице его верного охранителя. А через три дня ты приходи к нам за ответом, и я надеюсь, что ответ будет добрый… О, непременно он всем будет в пользу! Сегодня уже поздно… Завтра Атис изготовит по-египетски свиную голову и еще возьмет кое-что и пойдет с дочерью к храму… Хе-хе-хе! Достопочтенный Хрем, да, достопочтенный, прекрасно служит тем, кто прибегает под покров и защиту великой богини…
И Пакувий медленно и потихоньку подвигал Мену к выходной двери и прошептал ему у порога на ухо:
– - Но не забудь, что люди на всех ступенях величия остаются людьми, и досточтимый отец наш Хрем, нынешний главный жрец святейшей Изиды, и нынче, как встарь, когда я приходил к нему влюбленным вертопрахом, чтобы попросить его предстательства за меня у богини, терпеть не может, чтобы люди приходили его беспокоить с пустыми руками. Да и в самом деле, ведь это глупо. Жрецы тоже имеют свои надобности, и если кто хочет через них получить помощь и выгоды свыше, тот должен быть вежлив, мой добрый Мена, он должен не затруднять служителя бессмертной дарами… Не правда ли? Кто хочет иметь помощника, тот должен, Мена, с ним по-товарищески делиться. Прощай, добрый Мена!
– - Прощай, многоопытный Пакувий! -- ответил Мена и прямо из этого дома отправился за Тибр к удаленному и отчасти сокрытому за другими постройками, темному и как бы томительному храму Изиды.
Там глашатай после немалых поисков нашел совсем безволосого старика, который молча его выслушал и удалился, выслав к нему через некоторое время другого человека, а этот взял его за руку и повел совершенно темным переходом к светозарному храму.
И здесь Мена открыл жрецу свою надобность и положил перед ним триста аттических драхм на молитвы перед изображением святейшей Изиды, получил утешительную надежду, что владычица, вероятно, изберет лучшее, что нужно для пользы к ней прибегающих, и не укоснит завтра же изъявить чрез него свою волю Атис и Нетэте.
И сталось все так, как подал надежду жрец Хрем, принявший от Мены свою долю драхм на молитвы перед святейшей Изидой. Едва лишь Атис с юной Нетэтой на другой день только пришли и стали со своими дарами под портиком храма, как их поманил к себе в закрытое место таинственно Хрем и сказал им:
– - Здравствуйте, богом любимые мать и невеста, обреченная богиней для утешения достойного Сатурнина! Привет вам и радость! Богиня избавила преданного ей Сатурнина от коварной Ауфилены и желает излить свои щедроты на тебя, Нетэта! Иди и поклонись Матери нашей Изиде и получи от нее полноту бытия [Изида имела много наименований; из "Истории религий" епископа Хрисанфа (т. II, стр. 59) видно, что эту богиню называли "тысячеименною", но самые употребительнейшие названия были: Полнота, Владычица, Мать и Заступница].
Этим словом и особенно своею решительною поспешностью жрец до того связал волю набожно воспитанной Нетэты, что она ничего не возражала и безропотно подчинилась тому, что приняла за волю богини Изиды.
Сатурнин вступил в брак с Нетэтой, и свадьба их была отпразднована несколько скупо, так как Пакувий был скуп, а Сатурнин ненаходчив, да и оба они притом были рады развязаться с обширным знакомством, образовавшимся в ту пору, когда милая Нетэта расцветала в отеческом доме.
Женясь, Сатурнин стал вести самую тихую жизнь и избегал всяких знакомств, что все приписывали его ревности, но что на самом деле происходило просто оттого, что супруги были совершенно счастливы в своем тихом доме. Добрый Сатурнин нежил и баловал свою юную красавицу жену, как нежное дитя, а Нетэта не желала ничего более, как неизменяемости этой спокойной жизни, оставлявшей ее в стороне от всех треволнений жизни, о которой ей рассказывал ужасные страсти, возвращаясь из царского дворца, Сатурнин.
Так прошло четыре года, и во все это время Нетэта не показывалась нигде в общественных местах, кроме храма Изиды, куда ходила в тихие сумерки благодарить богиню за свое счастье. Теперь ей уже исполнилось восемнадцать лет, и изящная красота ее, дававшая ей смешанный вид "богини и пастушки", расцвела и сделалась еще поразительнее. А детей у нее не было, и все полагали, что о них она особенно и припадает с молитвой к "Подательнице полноты бытия".
Да это так именно и было, потому что дети в одиноком положении Нетэты, при беспрестанных отлучках мужа во дворец цезаря, могли составить ей лучшее утешение. Об этой тайне прошений Нетэты наверное знал один Хрем, но он томил ее, не подавая ей никакого иного утешения, а только возводил глаза вверх и повторял:
– -Терпение, дитя мое, терпение, и добро тебе будет!
Но добро не приходило, а зато скоро и совсем из далеких стран налетело сколько внезапное и дикое, столько же и неотразимое но своей наглости зло.
К тому времени, когда истекал четвертый год замужества Нетэты за Сатурнином, прибыл из Галлии в Рим молодой римский всадник [Римский всадник -- представитель привилегированного сословия с высоким имущественным цензом], по имени Деций Мунд. Он происходил из знатного рода, был холост и красив собою и имел в своем владении обширные и богатые имения. Характер он имел своевольный, смелый и страстный и настоящее римское себялюбивое и холодное сердце.
Свойства эти отпечатлевались и в его наружности, красивой и дерзкой. Деций Мунд был статен, высок и могуч. Ловко и неустрашимо он оказал подвиги отваги и мужества в боях и усмирениях людей, тяготившихся тираниею Рима, и был послан от наместника Галлии к императору Тиверию для того, чтобы тот обратил свое внимание на вестника побед и удостоил бы Деция всемилостивейших наград.
В числе этих наград едва ли не самою желательною для молодого воина было то, что цезарь дал ему почетное положение при себе и оставил его в Риме, где Деций Мунд мог жить в одном из своих роскошных домов и вознаградить себя в роскоши и общениях с людьми знатного положения -- чего он был лишен во время пяти лет пребывания в полудикой Галлии.
Об этом заботился сам Деций Мунд и его многочисленные родственники, имевшие видное положение в обществе, и старый друг Дециева отца, знатный и богатый сенатор Требатий, человек с очень большими связями. Он особенно озабочивался этим потому, что имел единственную дочь, по имени Динару, которой в то время шел девятнадцатый год и которая с самого детства считалась невестою Деция.
Теперь она находилась как раз в таком возрасте, когда пора было осуществить долгое намерение ее родителей и родителей Деция -- соединить молодых людей узами брака, а Требатий не хотел ни отпускать от себя Динару с мужем в далекую Галлию, ни оставлять ее в одиночестве тотчас после брака, что неминуемо пришлось бы сделать, если бы кесарь не соблаговолил на перевод Деция в Рим, на достойное его место в когортах отборного войска.
Но при медлительном характере Тиверия уладить то было не легко, и Деций оставался в Риме в ожидании, чем обрадует его цезарь, а в это время сам спешил вознаграждать себя всеми возможными удовольствиями, которых долго лишен был, живя в Галлии. Более же всего влекла его к себе игра, в которой он хотел отличаться как значительностью своих проигрышей, так и совершенным к ним равнодушием. А еще более искал он победы над женщинами, к чему неудержимо и алчно стремился, как бы совсем забывая, что скоро должен вступить в брак с дочерью именитого Требатия, богатой и блистательной Цинарой, обрученной ему с самого детства.
Как в том, так и в другом Деций Мунд старался превзойти всех, чтобы заставить себе завидовать и удивляться. В погоне за суетной славой первого мота и повесы он готов был на самые большие безрассудства и жил как бы в напряженном опьянении, которое ему надо было завершить самыми отчаянными актами высшего безумства… За городом у богатой вдовы Фаволии, которой нравилось презирать мнениями света, скоро был дан Децию предмет, достойный одушевлявшего его настроения. У нее он сделал с удивившим всех невозмутимым спокойствием два таких крупных проигрыша, какие едва ли снес бы спокойно самый большой богач этого круга, Персий, или три состояния проживший Фуфидий, и там же сплетник Мульвий и двусмысленный Зет разгласили враз две победы Деция над двумя известными всем своей красотою римлянками -- Феророй, по которой напрасно и долго томились, ничего не достигнув, Персий, Руфил и сенатор Помпедий, и над подругой Фероры -- Фелидой, светлые кудри которой воспевали в стихах своих Лолий и Фурий и получали за то вознаграждение от мужа ее, Педомия, и от ухаживавшего за нею вежливого Амфиона.
