— А это ваше дело — у кого купить,— спокойно отвеял Сашка.— Хорошая рыба у дяди Васи есть, у Анны Михайловны... Еще кое-кто приносит.
— Постоянно одни и те же? — поинтересовался Сергей Ермолаевич.
Сашка кивнул.
— А как же. Это дело серьезное — рыбок разводить, тут случайных людей не бывает. Разве что любителю какому надоест и он своих на рынок принесет, так у него и даром брать не надо. Вдруг больные окажутся, запросто всех своих переморишь.
Кожар насупился.
-— Может, тебе и за этих,— кивнул он на банку,— заплатить? Ты говори, не стесняйся.
— Нет, нет, что вы! — Сашка сделал вид, что не заметил, как тяжело дались Сергею Ермолаевичу эти слова, как тугие желваки забегали на его скулах.— Это я вам прост так принес. Очень вы меня в больнице поддерживали, спасибо вам. У меня ведь отца нет, мать до сих пор болеет, один я... Только что дядя Вася да вы...
— М-да, дела...— Сергей Ермолаевич подергал себя за ус.— А все-таки, Сашка, по-моему, не для тебя это занятие — на рынке отираться.
— А где ж мне новых рыбок доставать? — удивился Сашка.— А мальков подросших куда девать? Выбрасывать?.. Вот откроют у нас в городе зоомагазин, я на рынке не появлюсь даже. Так что приходите, Сергей Ермолаевич на Кисловку, больше пока некуда.
С тех пор каждое воскресенье рано утром Сергей Ермолаевич отправлялся на Кисловский рынок. Домой возвращался только после полудня, когда купля-продажа замирала. Всякий раз он приносил в баночке новых рыбок, и Юзефа Петровна за голову хваталась, услыхав, сколько за них заплачено.
Кожар только усмехался в усы: она ведь даже не предполагала, что все цифры обычно уменьшались по крайней мере наполовину.
Постепенно Сергей Ермолаевич начал сам разводить рыбок, сначала живородок, потом икромечущих, из тех, что попроще, и теперь уже не один, а три аквариума стояли у него на специально сделанной этажерке, и вмещали они вместе около двухсот литров воды.
На Кисловке с легкой Сашкиной руки Сергея Ермолаевича прозвали «профессором». Может, за синий берет или за короткую прокуренную трубку, которую Кожар не выпускал из зубов, несмотря на строжайший запрет врачей, а может, за тяжелую суковатую палку или за медлительность, с какой он рассматривал рыбок. А скорее всего — за любовь Сергея Ермолаевича к звучным «аквариумным» словам: «гелеохарис», «криптокорины», «тетра-фон-рио», «хаплохилус», «птерофиллум скаляре»... «Профессора» уважали: за рыбку, которая ему нравилась, он платил не торгуясь, сколько запрашивали. Чувствовалось, что человек «заболел» всерьез и надолго.
Иногда в аквариумах Сергея Ермолаевича вспыхивали эпидемии. Рыбки дохли одна за другой, а он хватался за сердце и поминал недобрым словом Сашку, который втравил его во всю эту историю. В такие дни он давал Юзефе Петровне клятву не ходить больше на рынок, раздать оставшихся рыбок мальчишкам и вообще заняться чем-нибудь более серьезным и полезным.
Но потом наступало воскресенье, и Сергей Ермолаевич пораньше ускользал из дому, засунув в карман баночку и косясь на Юзефу Петровну, словно провинившийся мальчишка. Какая-то непонятная сила, как магнит, тянула его туда, где вокруг стеклянных банок и небольших аквариумов с рыбками собирались люди. Двое среди этих людей все больше и больше тревожили старого Кожара,— Сашка Королев, которого все на рынке называли просто Королем, и Василий Федорович Зайченко — дядя Вася.
В ДОЛГУ, КАК В ШЕЛКУ
В первый же вечер после того, как Сашка выписался из больницы, дядя Вася зашел к нему в комнату, сел на табурет, пригладил ладонью редкие волосы, сквозь которые просвечивала розоватая лысина, и сказал:
— Ну, друг милый, надо нам с тобой выяснить отношения.
— Какие отношения, дядя Вася? — недоумевающе улыбнулся Сашка — он уже осмотрел все свои аквариумы и убедился, что за его рыбками квартирант ухаживал как положено. Вот только скалярий и тернеций стало поменьше, да кто их там считал... Может, взял несколько, а может, сами подохли — экая важность...
— Обыкновенные отношения, деловые.— Дядя Вася повел носом, сморщился.— Сам знаешь: дружба дружбой, а табачок врозь. Получается так, сынок, что ты теперь вроде как мой должник.
— Какой должник? — растерялся Сашка.— О чем вы, дядя Вася?
— Обыкновенный должник, сынок,— тяжело вздохнул дядя Вася, будто куда как неприятно было ему заводить этот разговор, да что поделаешь — надо!..— Значит, так… Перво-наперво, мать незадолго до того, как в больницу лечь, у меня сто рублей одолжила. Какой из нее отдатчик теперь — сам знаешь, ходил небось сегодня навещать. Врачи говорят — еще не меньше полгода пролежать ей придется. Правда, это долг такой, что ты можешь его на себя и не принимать, ты за мать не отвечаешь, ну, а если по совести...
— Принимаю,— перебил его Сашка.— Все принимаю. Вы маме сколько за квартиру платили? Пятнадцать в месяц? Вот и живите семь месяцев бесплатно...
— Так я и думал,— удовлетворенно кивнул дядя и прикурил папиросу, зажав между коленями спичечную коробку.— Но это еще не все, мил человек.— Он достал! верхнего кармана записную книжечку и ловко открыл? большим пальцем.— Ты, когда под машину попал, две банки с моей рыбой угробил. Нет, я, конечно, понимаю! несчастный случай и все такое, но сам посуди — ради какого лиха мне убытки терпеть? А было там, если помнишь, два десятка скалярий да десяток жемчужек. На тридцать пять рубликов, а, Сашок? Ну, пятерку я тебе спущу, я ж понимаю, что ты не нарочно... А тридцатка остается, так?..
Сашка потер шрам над губой и натянуто улыбнулся.
— Дядя Вася, а если б меня совсем убило, кто б вам за этих рыбок заплатил?
— Ксения Александровна, понятно, а кто ж еще,— пожал плечами дядя Вася, сделав вид, что не уловил упрека. — Я, сынок, долги никому не прощаю, ни живым, ни мертвым, не в моем это характере — долги прощать...— Он облизнул тонкие губы и снова заглянул в книжечку.— Пойдем Дальше?
Сашка отвернулся.
— Пойдем...
— Значит, так... За это время тебе и матери на всякие там апельсины-мандарины потратил я пятьдесят семь рубки сорок две копейки. Сюда, конечно, и за такси плата входит, не пешком же мне было к вам ходить, концы неблизкие. А кто мне на это дело средства отпускал? Думаешь, профсоюз? Дудки, брат, мы с тобой кустари-одиночки, нам, кроме как на свои карманы, надеяться не на кого. Тут у меня расписано до копеечки, возьми проверь, если хочешь...
— Не хочу я проверять, дядя Вася,— глухо ответил Сашка, почувствовав, как к горлу подкатывает приступ тошноты.— Ну, зачем вы так — сорок две копейки?..— выдохнул он.— Я ж к вам — как к отцу...
— Так и я ж к тебе — как к сыну, милый.— Дядя Вася захлопнул книжечку и сунул в карман.— Да только что ж ты поделаешь, Сашок, жизнь — штука тяжелая, а денежки, они счет любят. Не так-то их и много у меня, сам знаешь — пенсия небольшая. Тут и про сорок две копейки вспомнить не грех. Проживешь с мое — сам таким станешь... Теперь дальше считай — целый месяц я за твоими аквариумами ухаживал. Нормально ухаживал, так ведь, ничего не скажешь. Всю рыбу тебе сохранил, а она запросто передохла б за это время... Вот ты и положи мне за труды, ну, скажем, сорок рублей — очень даже божеская цена.
— Божеская,— кивнул Сашка, лихорадочно прикидывая, что уже набирается сто двадцать семь рублей сорок две копейки, не считая одолженных матерью.— Я за вашими аквариумами два года ухаживал — ни разу о деньгах не заикнулся, а вы...
— А я обучал тебя за это.— Дядя Вася аккуратно стряхнул в блюдечко на столе пепел.— Наука, она, брат, тоже расходов требует, за нее платить надо. Так сколько там у нас получается? Сто двадцать семь сорок две?.. Теперь, значит, так: есть-пить тебе надо, мать навещать тоже надо. А у тебя, как я понимаю, в одном кармане — вошь на аркане, в другом — блоха на цепи. И чтоб не думал ты, что я какой-нибудь там живодер, вот тебе еще полсотни на расходы. Когда-нибудь отдашь. Мне что важно? Мне принцип важен,— чтоб знал, что ты — мой должник. А нос вешать нечего — возьмешься за работу, в деньгах у тебя нужды не будет.
