Сама жизнь заставляла нас объединяться, советоваться, искать общих путей в борьбе за нужды своего народа.
А Вильнюс в эти дни снова начал превращаться в культурный центр Литвы. Писатели решили, что литературные премии на этот раз должны быть вручены в Вильнюсе. И вот в начале марта литовские писатели впервые собрались на свой праздник в колонном зале Вильнюсского университета.
Премии вручал ректор университета Миколас Биржишка. Многим из собравшихся показалось странным, что государственную премию дали не самому видному литовскому писателю Креве за его значительную новую книгу «Колдун», а правому поэту Бернардасу Бразджёнису. Все хорошо помнили, что клерикальная печать упорно критиковала Креве (он стал ненавистным для них человеком) и ратовала за Бразджёниса. Почитатели Креве (не только «левые») подготовили приветственный адрес Креве с множеством подписей, который тут же прочитали. Клерикалы расценили это как демонстрацию против их лауреата и издевались в своей печати над Винцасом Креве.
По случаю вручения премий был устроен литературный вечер, на котором я прочитал стихотворение «Сквозь дым войны». У правых это вызвало ярость, — не упоминая фамилии, меня в газете обвинили во всех смертных грехах.
Весной исполнилось десять лет со дня смерти Маяковского. Ни одного советского поэта мы не любили так, как Маяковского. Многие из нас — Цвирка, Борута, Корсакас и я — написали большие статьи, в которых рассказали о влиянии Маяковского на нашу литературу, а меж строк старались сказать и больше. Юозас Микенас вылепил барельеф поэта. Мы решили в одном из самых больших залов устроить вечер памяти Маяковского. Но он, к сожалению, не состоялся. «Вам, наверное, уже известно, — писал Цвирка своему другу М. Аплетину в Москву, — что вечер памяти Маяковского не состоялся. В последнюю минуту, когда все уже было готово, начальник полиции уезда запретил его. Правда, нам сообщили, что вечер можно провести, но с условием, что полиции будут предъявлены все тексты докладов о Маяковском и тексты его стихотворений, которые будут читать со сцены, и если вечер проведут с пригласительными билетами, в закрытом зале. Мы решили, что декламировать обкорнанные полицией стихи Маяковского при закрытых дверях — настоящая казенщина. Поэтому мы пока отложили наш вечер.
Подобные действия органов власти доказывают, что буржуазия ненавидит и боится Маяковского, поэтому прогрессивная общественность, интеллигенция, писатели еще больше любят его».
Только теперь Юкнявичюс выпустил в Каунасском театре премьеру «Топаза», который я перевел еще в Клайпеде. Постановка отличалась антикапиталистической направленностью, и правые газеты начали было приставать к режиссеру. Но было неудобно запретить европейскую пьесу, с триумфом обошедшую сцены всего мира…
В четвертой книге альманаха «Просвет» я напечатал и свои стихи «Сквозь дым войны». Как и каждое издание, наш «Просвет» перед выходом из печати побывал у цензора. Все, что хотел, он вычеркнул, все, что хотел, — оставил. Четвертая книга альманаха уже продавалась в книжных лавках.
И вдруг меня вызывает директор гимназии и заявляет: министр просвещения сообщил, что за стихотворение «Сквозь дым войны» (я увидел, что альманах лежит на столе директора) я уволен с работы.
Как? Почему? Эти стихи были написаны чуть ли не в 1931 году, они предназначались для последнего, не вышедшего номера «Третьего фронта». Потом под названием «Неизвестный солдат» я попытался было напечатать его во второй книге альманаха «Труд». Теперь я опубликовал его потому, что опасность войны угрожающе росла; мне казалось, что надо во весь голос кричать о войне, империализме и фашизме. Директор сказал, что меня понимает, но ничего поделать не может. Шепотом он добавил: насколько он понял, это указание самого президента, и даже министр не может его изменить…
Что ж, я снова безработный. Теперь дело труднее, чем когда-то в Министерстве сельского хозяйства. Дома меня ждут жена и сын…
Я узнал некоторые подробности о своем увольнении. А они таковы. Известный генерал Нагявичюс сломал ногу и лежал в больнице. Его проведать в больницу прибыл Сметона. На столике Нагявичюса у кровати лежали книжные новинки, в том числе и «Просвет». Нагявичюс в страшном возмущении заговорил, что у нас публично проповедуют большевизм, и как доказательство этого показал Сметоне мои стихи. Тот прочитал, и очень может быть, что у него волосы встали дыбом. Вернувшись из больницы, Сметона вызвал министра просвещения и сказал, что невозможно оставлять в школе человека, который пишет «такие» стихи. Министр просвещения, разумеется, тотчас же выполнил приказ президента.
Самое странное, что мне попало за произведение, пропущенное цензурой. Вряд ли наказывали авторов в подобном случае. Но ведь генерал и президент стояли выше закона, а я, как и другие граждане Литвы, не пользовался особыми правами в своем государстве. Этот приказ я не мог обжаловать…
Все-таки нашлись люди, которые хотели заступиться за меня. Позднее я узнал, что, кажется, Винцас Миколайтис-Путинас и София Чюрлёнене-Кимантайте ходили к Сметоне и просили вернуть меня на работу. Но это не подействовало. (Позднее Пятрас Цвирка писал об этом событии в своей статье «Как отбирать людей», написанной уже после побега Сметоны за границу: «Просьбы учеников, родительского комитета, отдельных граждан не подействовали. Министр просвещения не передумал. Когда к Сметоне явилась делегация литовских писателей, «вождь» категорически отказался вернуть преподавателя в гимназию и добавил: «Насколько мне известно, ваш учитель не без способностей… А человек со способностями и так не пропадет».)
Я искал работу. При помощи Йонаса Шимкуса меня пригласили редактировать еженедельный литературный отдел газеты «Литовские ведомости». Дав согласие работать в газете ляудининков, я, разумеется, и не думал отказываться от своих взглядов. В первых же литературных приложениях я поместил материал о выставке литовской книги в Москве. Хорошие отзывы посетителей, которые я получил через представителя ВОКСа в Литве Ф. Молочкова, показывали, с каким уважением и дружбой встретили москвичи первое скромное проявление нашей культуры в своем городе. Я напечатал материал о Маяковском, о Жемайте, начал публиковать роман Вилиса Лациса «Сын рыбака», сам дал статьи о Марке Твене и Эмиле Верхарне.
Чтобы поддержать Винцаса Креве, на которого нападала реакция, я решил попросить у него интервью о книге «Преданья старых людей Дайнавского края», которая еще в детстве произвела на меня неизгладимое впечатление и которая недавно вышла в новом издании. Креве назначил мне встречу в своем деревянном доме недалеко от долины Мицкевича. Я шел к нему не без робости — нас разделял не только возраст и не только то, что я несколько лет был его студентом. Креве для меня, как и для всего нашего поколения, был крупнейшим писателем-классиком. Но встретил меня Креве запросто, без пиджака, только что встав от завтрака, улыбаясь бледным, изборожденным морщинами лицом. Я сотни раз встречал его в университете, на улице, а в последнее время в кафе «Метрополь», где почти каждый день писатели встречались перед обедом и делились новостями за чашкой кофе. Но мне еще не приходилось близко общаться с ним.
«Профессор Винцас Креве, — писал я в своем очерке, — сейчас просто неуловим: большую часть недели он живет в Вильнюсе, работая в университете, и лишь на день-другой появляется в Каунасе. У него много хлопот как у председателя Общества литовских писателей и Общества по изучению культуры народов СССР».
В маленькой комнатке, все стены которой заставлены книжными полками, Креве рассказывал мне, как он написал свою книгу, вспоминал о давно минувшей молодости, далеком городе Баку, о первых своих шагах в литературе. Перед тем как напечатать свой очерк, я дал его просмотреть Креве. Он прочитал мои заметки и, не поправив ни слова, вернул. По его улыбке я понял, что очерк ему понравился.
…В Западной Европе было тревожно. Еще в апреле Германия оккупировала Данию, Норвегию, в мае ворвалась в Голландию, Бельгию и Люксембург. В конце мая англичане, побросав военную технику, отступили из Дюнкерка. В начале июня немцы уже приближались к Парижу. Что случится с Литвой? Этот вопрос не давал покоя ни днем, ни ночью…
