Мы с Элизой ходили по зданию Краковского университета, смотрели польскую живопись в Сукеницах, побывали в Марианском соборе и любовались фигурами деревянного алтаря работы Вита Ствоша. Видели и памятник Грюнвальдской битве, созданный литовцем Антанасом Вивульскисом, который позднее разрушили нацисты. Словом, мы делали все, что полагалось делать тысячам приезжих, — как всегда, в Кракове было много туристов. Город удивительно интересный, похожий на Вильнюс. Нас удивляло и трогало, что над воротами, на саркофагах королей, рядом с польским орлом виднелся древний литовский герб «Погоня». Это память о тех временах, когда Литва и Польша составляли одно государство.
Недалеко от Сукениц мы заметили старинный дом с мемориальной доской: в нем когда-то жил Гёте. Мы заглянули в ресторанчик, который помещался в историческом доме. Во время обеда мимо нас несколько раз прошел дородный человек. Вслушавшись в нашу речь, он подошел и спросил, не из Литвы ли мы. Когда мы ответили утвердительно, он заговорил на чистейшем жемайтийском наречии. Он сказал, что живет здесь уже много лет, женился и вот — завел даже ресторан. Он пригласил нас вечером к себе.
Там мы познакомились с женой жемайтийца — полной полькой, страшно разговорчивой и гостеприимной. Собирались специально приглашенные гости — как мы поняли, посмотреть на «литвинов», а жемайтиец все рассказывал, как он истосковался но Литве, и по его щекам катились слезы. В прошлом году он получил известие, что в Литве умер его брат. С иностранным паспортом он через Латвию выехал в Литву, еще надеясь успеть на похороны. Увы, пограничники не впустили его, и он, коренной жемайтиец, стоял у литовской границы, смотрел на родной край и плакал… Это было еще перед установлением дипломатических отношений.
Мы побывали и в Варшаве. Центр города выглядел очень пышно. Богатые особняки утопали в деревьях и цветах, на улицах полно было элегантных автомобилей, кафе заполняли роскошные дамы и господа, еще не успевшие разъехаться по курортам. Торчал странный небоскреб — единственный в городе. Мы встретили молодого писателя-вильнюсца Альбинаса Жукаускаса, который изучал здесь журналистику. Он водил нас по столице, рассказывал различные истории, старался познакомить нас с новой польской литературой, демонстрировал кафе, в котором сидит вернувшийся из Литвы Гербачяускас, продолжая философствовать о привидениях и о будущем Польши и Литвы.
Польша произвела на нас интересное, но противоречивое впечатление. Без сомнения, это была своеобразная страна, своеобразный культурный и политический организм. В эти тревожные дни она жила как-то беззаботно, слишком уверовав в свои силы. В буржуазной среде царили презрение к другим нациям и ненависть к Советскому Союзу. Возвращаясь из Варшавы в Вильнюс, мы столкнулись в поезде с молодыми шовинистами. Они нахально и цинично издевались над нашим языком и нравами. Эти юноши напомнили нам наших «патриотов», которые тоже считали всех поляков вечными врагами и не могли без ненависти говорить о польской культуре. Вот плоды обоюдного шовинистического воспитания.
Вернувшись в Каунас, я вскоре уехал в восточную Литву, к большому озеру Сартай. Здесь, в городке Дусетос, жил мой брат Пранас, недавно ставший ветеринаром.
Я жил спокойно, пил молоко, ел ягоды и грибы, утром работал, а днем ходил купаться. В Дусетос я часто ходил на заседания суда — мне хотелось поближе узнать, какие беды мучают крестьян. Вскоре я познакомился со многими жителями местечка — учителями, землемерами, лавочниками, почтарями. Они приглашали меня на вечеринки, маевки, я ни разу не отказывался — хотел изучить жизнь маленького местечка и потом написать о нем книгу. Что выйдет — новеллы или роман, я еще сам не знал. Я знал только, что в книге будут действовать мои новые знакомые и что я покажу убожество их жизни. Режим превращал людей в карьеристов, пьяниц, в лучшем случае — в чудаков. Но исторические события так и не позволили мне кончить эту книгу.
Иногда местечко будоражило какое-нибудь из ряда вон выходящее событие. Разнеслась весть, что рыбаки поймали в озере сома. Сбежалась половина жителей Дусетос. Огромный сом, длиной с двух взрослых мужчин, такой, которого трудно представить себе в наших водах, был доставлен к берегу. Рыбаки зацепили его за жабры железным крюком с веревкой, и великан, засыпая, еще дергался. Жалко было смотреть на его израненное тело. Владелец рыбы уже звонил на Паневежскую мыловаренную фабрику, собираясь требовать за сома 25 литров.
Вдруг на берегу началась суматоха. Оказалось, что чья-то няня пришла посмотреть на сома, принесла младенца и оставила, посадив его на мостки, где бабы стирали белье. Ребенок вдруг свалился в воду, и его вытащили уже мертвым…
За озером жил очень интересный рассказчик. Я часто бывал у него, и он излагал мне нескончаемые истории из времен мировой войны, в которой он участвовал.
Однажды я засиделся у него допоздна. Вместо того чтобы идти несколько километров вокруг озера, новый приятель решил перевезти меня на лодке в Дусетос. Когда мы вышли из избы, небо было темным, сильный ветер гнал тучи. По озеру бежали волны, но мы все равно тронулись в путь. Я сел за вторую пару весел.
Вскоре мы очутились посреди озера — озеро длинное, разветвленное, но узкое, словно река. Грести пришлось против ветра. Лодку бросало в стороны, и я с непривычки скоро устал. Приятель шутил, но в местечке уже гасли последние огни. Прошел час, другой, а мы все еще стояли на том же месте. Мы гребли изо всех сил, пока не рассвело. Пошел мелкий, назойливый дождь, но мы не обращали на него внимания — и так уже давно промокли до последней нитки. В конце концов, когда уже взошло солнце, ветер затих и озеро успокоилось, мы догребли до берега где-то далеко от местечка. Выбравшись из лодки, мы оба упали на землю, не в силах сделать ни шагу. Так я узнал, что озера этого края не менее коварны, чем море.
Когда-то, в годы «Третьего фронта», когда мы втроем путешествовали по Литве, Пятрас заметил, что каждый городок в Литве имеет три неизбежных достопримечательности: женщину легкого поведения, дурака и Швейцарию, иначе говоря горку, поросшую кустами, показать которую местные интеллигенты водят каждого приехавшего. В Дусетос Швейцария была всюду. Ходила и сумасшедшая, изредка разражаясь непристойностями.
Из этого местечка я привез законченный сборник рассказов, который назвал «Ночь». Об издании книги я легко договорился с издательством. Рукопись отправилась в типографию. Ни один редактор ее не читал. Тогда книги выходили в таком виде, в каком отдавали их в печать авторы или переводчики. Иногда они были подготовлены тщательно, добросовестно, а иногда кишели невероятными ошибками.
Так кончилось лето, освещенное солнцем восточной Литвы. За работой я забыл все свои горести. Но, конечно, ненадолго.
Неожиданно для самого себя я был назначен учителем в мужскую Гимназию «Заря». Похоже было, что в эти трагические для Литвы дни Министерство просвещения махнуло рукой на мои взгляды. А может быть, оно надеялось, что я их переменю. Первый день нового учебного года совпал с событиями, которые, наверное, стали самой существенной гранью в жизни всей Европы.
ВОЗВРАЩЕНИЕ В СТОЛИЦУ
Война между Германией и Польшей не была неожиданностью. Но Польша развалилась слишком уж быстро, и это ошеломило нас. Ходили различные слухи. Поговаривали, что в правительстве Литвы есть люди, которые хотят и Литву вовлечь в войну на стороне Германии. Это было бы мерзостью и безумием — совсем недавно Польша и Германия совместно разделили чехословацкий район Тешин. Вильнюс — наша историческая столица, у всего нашего народа болела за него душа, но было преступлением и глупостью пытаться возвращать его ценой союза с нацистами. К счастью, этого не произошло. Целыми днями каунасцы сидели у радиоприемников и слушали немецкие сообщения, полные хвастовства и злорадства. Мы слышали также и польское радио, сообщавшее о героической обороне Вестерплатте. Позднее радио начало передавать безнадежные сообщения о нескончаемых налетах на Варшаву. «Nadchodzi… nadchodzi… nadchodzi…»[112]
