серьгами. Я этому парнишке вынес его сокровище. Ты бы видел, как тот обрадовался!.. Нет, Павел, мы уж так

радоваться не умеем. Чтобы нас обрадовать, это же бог знает, что должно произойти!

Им было приятно, что они вместе, два старых друга, что они могут говорить и рассказывать один

другому все что вздумается, без опасения быть неправильно понятыми. Они всю жизнь друг друга понимали

правильно.

Они гуляли по вечернему городу, никуда не спеша. Этот день был для них закончен, а новый с новыми

заботами наступит еще только через десять часов. Павел Петрович, как всегда при встречах с Федором

Ивановичем, рассказывал ему о своих институтских делах, просил совета.

— Слушай, — сказал Федор Иванович, когда Павел Петрович упомянул о том, что к Новому году

институт будет заселять свой дом, — ты не дашь нам заимообразно одну комнатушку в твоем доме? — Он

принялся рассказывать о Леньке и о его судьбе, о том, что они с секретарем райкома комсомола не могут решить

его квартирные дела. — Дай комнатку! — повторил просьбу Федор Иванович. — Мы напишем тебе

обязательство возместить таким же количеством жилой площади и тоже в новом доме, но следующей весной.

Только в апреле — в мае наши ближайшие новостройки будут готовы к заселению.

— Ладно, — сказал Павел Петрович. — Не такая уж проблема. Надеюсь, не обманете.

— По всей форме райсовет выдаст расписку. И еще у меня к тебе просьба, если уж дело коснулось

просьб.

Федор Иванович подробно рассказал Павлу Петровичу о своем посещении гадалки.

— Никак никуда не могу пристроить ее в нашем районе. Стесняется. Может, найдется местечко у тебя в

институте? Гадать бросила, ждет, что я ей чем-то помогу, есть хочет.

— Присылай, — сказал Павел Петрович. — Посмотрим. Чего доброго, нагадает нам что-нибудь

полезное.

Павел Петрович и Федор Иванович поужинали в ресторане и в полночь разошлись по домам.

4

Утром Варя и Оля, едва встав с постелей, тотчас отправились в больницу, потому что ночью Варе

ответили по телефону о состоянии отца: тяжелое, и они хотели поскорее увидать врачей и расспросить их

подробнее.

Заведующий хирургическим отделением, к которому они прошли, подтвердил, что да, состояние не такое

уж легкое, но он добавил, что и не такое уж тяжелое, как могло быть в преклонные годы Вариного отца; что

одну операцию ему сделали, главные трудности, следовательно, позади; предстоит вторая операция, менее

серьезная, намечена она как раз на этот день, через полтора часа начнется, и поэтому девушек в палату сегодня

не пустят, увидятся они с Игнатом Никитичем Стрельцовым, может быть, завтра, а вернее всего, послезавтра.

Варя расстроилась: так спешили, так спешили, и вот — на тебе!

— Но, Варенька, — резонно возразила Оля, — спешили потому, что положение твоего отца было очень

худое. И правильно спешили. Ну, а если оно улучшилось, то этому радоваться надо. Что тебе важнее — увидать

отца или чтобы он поправился?

— Странный вопрос!

— Ну, значит, давай подождем до завтра. Ты не волнуйся, все будет хорошо. Ведь если врач говорит, что

положение трудноватое, то он это говорит с перестраховкой, на всякий случай сгущая краски. Ты ведь знаешь,

врачи всегда так, полную правду ни в том, ни в другом случае не говорят.

— Как же, Оленька, не говорят! Ты помнишь, мы были у Макаровых, и что тогда Федор Иванович

говорил о врачах? Режут правду-матку в глаза, у них принцип: не скрывать от больного тех испытаний, какие

ему предстоят.

— Думаю, что Федор Иванович пошутил.

От больницы они шли грязными улицами. Светило яркое солнце, но вчерашний дождь сделал свое дело:

всюду стояли непроходимые лужи, и грязь была такая вязкая, скользкая, что все время приходилось

балансировать, чтобы не упасть, и следить за тем, как бы не оторвались каблуки или подошвы туфель.

— Почему это у вас так? — спросила Оля, которая считала Новгород родным городом Вари, хотя Варя

родилась вовсе и не в самом Новгороде, а в Холынье.

— Видишь, все кругом строится. Грузовики размесили.

И в самом деле, куда ни взгляни, всюду возводились корпуса кирпичных зданий, во всех направлениях,

утопая в лужах и проминая глубоченные колеи в зыбкой почве, ползли грузовики и самосвалы с кирпичами,

камнем, цементом в кузовах.

По мостику через крепостной, заросший деревьями ров они прошли в Кремль. Внутри Кремля было

чисто, тихо, уютно, всюду цвели шиповники. Тут высился древний Софийский собор, на кресте которого сидел

серый металлический голубь.

Напротив собора стоял известный Оле по фотографиям знаменитый памятник Тысячелетия России. Оля

и Варя обошли его со всех сторон, долго рассматривали бронзовые фигуры различных исторических деятелей,

окружившие шар Российской державы. Потом через другие ворота в Кремлевской стене вышли на крутой обрыв

над Волховом. Немцы взорвали мост, который когда-то вел на ту сторону Волхова. Остался этот обрыв —

высокий береговой устой. Вправо и влево, куда ни посмотри, в утренней дымке открывались с него широкие

дали. Варя показывала вправо:

— Видишь, там колокольня, купола? Это Юрьев монастырь. На другой стороне Волхова, против

монастыря, — Рюриково городище. А за монастырем и городищем — озеро Ильмень. — Указывая рукой влево,

она сказала: — А там, видишь, еще колокольня, купола, белая стена вокруг? Это Антониев монастырь.

Оля начинала понимать, почему так говорят: седая старина; все эти монастыри, колокольни, стены,

куполы были подобны убеленным сединами старцам. Тихая дымка, в которой стояли они окрест, это не был

утренний туман, не были испарения Ильменя или Волхова, разных мелких речек, болот и канав, окружавших

Новгород. Это была пелена времени, одежда веков. Впервые Оля материально ощутила то, чему она посвятила

шесть лет пребывания в институте, — древнюю Русь. Началось со зрительных ощущений, а вот перешло и в

сердце, защемило в нем, хлынуло холодком по спине. Светлые волоски на открытых Олиных руках встали

торчком.

— Ты озябла? — спросила Варя, заметив это.

— Нет, почему-то волнуюсь.

Они долго стояли над обрывом. Оля разглядывала многочисленные церкви и церковки на Торговой

стороне, где, она знала, собиралось знаменитое Новгородское вече, смотрела в мутные струи Волхова, который,

говорили, не замерзал возле моста даже в самые жестокие морозы, — так много пролилось в него народной

крови. Она оглядывалась на звонницу, которая стояла за Кремлевской стеной. На этой звоннице когда-то висел

колокол, испугавший Ивана Грозного. Иван Васильевич въезжал в покоренный гордый город, многопудовый

колокол бухнул могучим голосом, конь под Грозным рванулся, царь чуть было не вылетел из седла, разгневался

и велел отрубить уши колоколу, за которые тот подвешивался к балкам: чтобы больше никогда не звонил. Так

этот колокол и прозвали — “Казненный”. Оля знала, что в новгородском Кремле есть, подобная московской,

только, конечно, не такая большая и богатая, Грановитая палата, что на Торговой стороне сохранились остатки

Ярославова дворища — дворца Ярослава Мудрого, что есть в Новгороде еще множество всяких иных

древностей. В Кремле, в Ярославовом дворище, на Славне, в Неревском конце еще до войны начаты

археологические раскопки. Все бы повидать, всюду побывать. Она сказала об этом Варе. Варя ответила:

— Хорошо, походим. Но я думаю, что сначала нам бы надо позавтракать. Мы сегодня еще ничего не ели.

А Павел Петрович мне сказал, чтобы я за тобой последила.

— Ну ясно, отец все еще считает меня маленькой! Это вообще очень смешно. Наши родители, это я по

всем своим знакомым знаю, любят хвастаться тем, что в четырнадцать лет они уже были самостоятельными и

уже работали и что в девятнадцать лет у них были дети, то есть мы. А когда дело касается нас, они нас считают