- Это не принципиально!

- Я поясню в общем, хотя и это уже несколько грешит против правил. Секрет составляет сам по себе раздел математики, применяемый для расчета так называемых "композиций", а также, - и в основном, - конкретные приложения этого раздела для решения столь же конкретных задач. Все это не выходит за пределы чрезвычайно узкого круга аналитиков, композиторов и расчетчиков…

- Композиторов?

- Вот видите. Даже одно случайно прорвавшееся словцо из нашего профессионального сленга уже несколько сбило с толку такого искушенного человека, как вы. Композитор, - это специалист высшего класса, владеющий искусством составления исходных композиций. Тех, которые в итоге как раз и развиваются в те или иные изделия. На достаточно высоком уровне, - это божий дар, безусловно. Несколько напоминает искусство писать программы для ЭВМ, но все-таки не вполне. Даже по духу… Но я отвлекся. Я утверждаю, что без знания исходных понятий, аксиоматики, символики, любую рабочую запись композиционной группы прочесть не менее трудно, чем надпись на никому не известном языке. Без всякой дополнительной зашифровки. Что-нибудь новенькое из Теории Поля может прочитать специалист в области Теории Поля и никто другой. Кто-то другой может, - теоретически, - с вовсе других позиций создать теорию поля гораздо лучше, это да, но прочитать - ни в коем случае. Специалисты в нашей области сосредоточены только и исключительно только у нас. Некто может совершенно независимо от нас сделать что-то аналогичное, но даже и тогда никак не сможет проанализировать наши материалы. Никоим образом. Далее, - для рабочих расчетов в области композиции по определенным причинам пришлось создать специальный язык программирования, так называемый "ГарГол" а впоследствии, его глубокую модификацию, именуемую "МелГол". Они не транслируются. Просто потому что мы не делали никаких трансляторов. Из-за чрезмерной насыщенности профессиональным жаргоном непонятны для посторонних даже наши разговоры между собой… Очень мало понятны. Теперь я обязан вас предупредить, что буквально все, что я сказал вам сейчас, совершенно секретно и не подлежит разглашению ни при каких обстоятельствах. Ни при каких. Вы меня поняли?

- Тут я усматриваю некоторое противоречие…

- Ничуть. Никто посторонний не должен знать даже о существовании "мозаики", как явления. Может быть - даже прежде всего о таком существовании. Остальное - не столь актуально по крайней мере до тех пор, пока… пока шило, в конце концов все-таки не вылезет из мешка, и все не станет ясно вдруг, сразу всем.

- Ясно и мучительно больно.

- Да. Это очень смахивает на то, как до определенного возраста совершенно не воспринимаешь никаких сведений, связанных с сексом. А потом - не можешь понять, как мог ничего не видеть и не слышать, если этой темочкой прямо-таки пропитано все кругом. Но нам есть о чем поговорить с вами предметно. Понимаете ли, было бы очень полезно обсудить меры чисто технологического порядка, которые сделали бы утечку материалов или сведений совершенно нереальными…

- Погодите! Насколько я вас понял, истинная опасность для сохранения "мозаики" грозит только в случае прямого предательства или похищения одного из сотрудников этого вашего "узкого круга"?

- М-м-м… Что-то вроде этого.

- А подкуп?

- А вы знаете, сколько, чего и каким образом имеют у нас эти лица? Уже сейчас? И сколько бы понадобилось долларов США, чтобы иметь что-то хотя бы приблизительно равное? Минус друзья, минус положение, минус семья, плюс люди из вашей системы?

- Если мне хоть что-то будет непонятно, - ледяным, зловеще-ровным голосом высокого профессионала произнес Гаряев, - я непременно разберусь. Это, надо сказать, моя работа, а соответствующие полномочия для работы мне даны в полном объеме.

- Ни секунды в этом не сомневаюсь.

- Доктор, - равнодушным, ленивым голосом осведомился Завалишин, по кличке "Сонный", - а вы не можете мне объяснить, что такое эта стенокардия? Как-нибудь по-простому? Чтобы и технарь понял? Это как, - сносилось что-нибудь?

Из-за постоянно полуопущенных, тяжелых век со светлыми ресницами, из-за медлительных, словно через силу движений действительно казалось, что Завалишин либо все время дремлет на ходу, либо только что проснулся. Услыхав такой вот примитивный, механистический заданный в лоб вопрос, тридцатитрехлетний заведующий кардиологией медсанчасти фармацевтического комбината "Новфарм" Сабленок даже поперхнулся. Может быть, правда, - чуть нарочито.

- Гхм… Тогда уж, скорее, - засорилось. Забились всякой такой дрянью сосуды, - и привет. Мало напора, - машина плохо работает, нет напора, - не только работать перестает, но еще и ломается.

- И это, - собравшись с духом, с видимым трудом перенес через губу Сонный Завалишин, - все? Из-за такой вот ерунды?

- Да, - тихим от негодования голосом ответил Борис Самуилович, - представьте себе, что именно из-за такой. Ерунды, как вы изволили выразиться. Можно даже сказать, - ерундовской ерунды.

- Доктор, - после новой мучительной паузы выдавил Завалишин, "композитор", начальник Отдела Разнесенной Композиции и Международный Мастер по шахматам Сонный Завалишин, - а нельзя ли их чем-нибудь этаким промыть, а? Вроде как трубы от парафина? Молодой же мужик еще, всего пятьдесят восемь…

Это нельзя было назвать приемом. Скорее уж - методом. Если Юрий Алексеевич не знал чего-то, как следует, а паче того, - имел представления сомнительного происхождения, он твердо выбрасывал из головы обрывки сведений, твердо решал, что не знает ничего, и начинал задавать потрясающие в своей наивной примитивности вопросы, постепенно навязывая даже самым высоким профессионалам свою терминологию. Почему-то у него она носила несколько сантехнический привкус. Мало знакомых с ним людей это э-э-э… шокировало.

- Можно, - странным голосом ответил Сабленок, - лично я рекомендую соляную кислоту от извести, а бензин… ну, еще и чистый эфир можно… - от самого холестерина. Прокачивать поочередно около суток по всем сосудам. Чем-нибудь таким, поскольку работа сердца почти сразу же станет неактуальной.

- Так, значит? - Невозмутимо осведомился Завалишин. - Жаль.

- Это - да, - горячо согласился довольно-таки ядовитый лекарь, - еще как жаль-то! А-абсолютно с вами согласен.

- Ага… А нельзя ли получить образец этой пакости… Холестерина там, и прочего? Всего разом?

- Из вашего батюшки добыть образец атеросклеротической бляшки пока довольно затруднительно. К счастью. Хотя… в принципе можно. А зачем?

- А - так, - уклончиво пробормотал сонный шахматист, - посмотреть, что можно сделать без бензина с соляной кислотой.

- Да? А давайте так: у меня вон дед с трансмуралом не сегодня-завтра, так у него состав, надо думать, очень близкий. Его так и так вскрывать. Я позвоню.

- Нет. Лучше я вам позвоню. Так говорите, - завтра?

- Завтра. Но уж никак не позже послезавтра. Давненько не вскрывал я в морге трупов.

- Веселый вы, гляжу, человек, доктор.

Звонил он даже не один раз. В первый раз - узнал, что с искомым материалом обязательный дедок-трансмурал из местных старожилов не подвел, и заехал за довольно противной на вид жирной кашицей, а во второй - осведомиться, сколько всего в организме может случиться бляшек. Попросту, по массе. В третий раз он не стал звонить и заявился самолично, чтобы обсудить отдельные детали. Потом у Алексея Митрофановича по всем правилам взяли письменное согласие на проведение лечения "при помощи внутривенной инфузии нового антиангинозного препарата".

Новый препарат являл собой довольно толстый слой невзрачного осадка под толщей физиологического раствора на синтетической воде. То, что банка состояла из алмаза, Сабленок, правда, не знал. Дабы не подводить в случае чего подчиненных, он попал в набрякшую вену Алексея Митрофановича самолично. Завалишин, почти вовсе закрыв глаза, набрал какую-то комбинацию на устройстве, напоминающем пишущую машинку, и которое он именовал "манипулятором", "сборщики" дружно приобрели одноименный заряд. Со стороны это выглядело так, словно осадок вдруг растворился без следа, жидкость в сосуде осталась по-прежнему прозрачной, но приобрела какой-то радужный оттенок. Жидкость медленно, осторожничая и перестраховываясь, ввели в кровь.