Он шагал по коридорам и проходам корабля. Мягкие кожаные сапоги, которые он носил не будучи облаченным в доспехи, приглушали его тяжелую поступь. Где бы он не проходил, служащие корабельной команды в уважении склонялись перед ним и скрещивали на груди руки в знамении аквилы. Он внушал уважение не только своему ордену, но и тем, кто служил Серебряным Черепам.

Дойдя до места, он пригнул голову, чтобы пройти в двери, в которые мог лишь протиснуться. Обитатель комнаты приподнял голову, проворчав приветствие. Он даже не встал на колени перед магистром ордена. Зато магистр перед ним сам встал на колени.

— Остынь, парень. Не нужны все эти поклоны и пресмыкания, — высохший от старости человек медленно присел на резную скамью, опираясь на трость с серебряным набалдашником и кривясь от боли в суставах.

Игнатий прожил уже семьдесят лет и пятьдесят из них он был Круор Примарис. Он был самым одаренным художником на Варсавии и его произведения, восхищающие многих, несли на своих телах воины Серебряных Черепов по всей галактике. Не пройдя испытания в молодости, Игнатий участвовал в войнах Империума, творя изысканные произведения искусства, в которых рассказывал о том, о чем тосковала его душа. Сейчас, однако, тоска утихала. Аргентий знал, как тяжело в последнее время этому человеку вручную делать прекрасные вещи иглой для ретуширования — сказывался артрит — но картины оставались искусными.

— Сядь, парень. Снимай тунику. Давай посмотрим повреждения.

Парень. Лишь Игнатию было дозволено такое нарушение субординации.

Аргентий стянул тяжелую льняную одежду и сел. Слезящимися глазами Игнатий осмотрел широкую мускулистую спину. Оливковый цвет кожи портили бесчисленные боевые шрамы, создавшие на ней неприглядные впадины и бугры. Их вид заставил Игнатия сморщить губы. И не из-за самого вида шрамов, а из-за того, что они исказили прекрасные образы, нарисованные и перерисованные бессчетное количество раз на живом холсте спины Аргентия.

— Повернись — посмотрим остальные.

Аргентий повернулся лицом к Круор Примарису. Его грудь была гладкой и безволосой, и татуировки с его спины, проходя через бока и живот, извивались по ней. Чистого места почти не было, но все же оставался один участок кожи. Все Серебряные Черепа оставляли это место под свою последнюю историю, ту, что будет описывать их последний бой и путь в мавзолей Пакс Аргентий — если им посчастливиться быть погребенными.

— Что скажешь, Игнатий?

Игнатий вновь сморщил губы, обдумывая ответ.

— Я могу закрыть самые большие, — наконец сказал он. — Увы, я боюсь, что момент твоего триумфа над орочьим вожаком придется дополнить еще несколькими орками. Закрыть новые шрамы здесь… — он провел пальцем по спине магистра ордена, — и здесь.

Пальцы Игнатия легко пробежали по прекрасно выполненной картине, запечатлевшей момент великой битвы, когда цеп Аргентия обвился вокруг шеи орочьего вожака.

— И рассказать всем, что я уничтожил зеленокожих больше, чем на самом деле? Ложь, мой старый друг?

— Не ложь, мой господин! — возмущение Игнатия было почти ощутимо. — Художественная вольность. И, кроме того, побольше орков это всё же ближе к истине.

— Лесть, старина?

— Правда.

Комнату окутала уютная тишина, когда Игнатий приступил к возвращению шедевра в некое подобие былого величия. Игла тихо жужжала, быстро вгоняя под кожу Аргентия чернила и вызывая к жизни исчезнувшие сцены великой битвы.

Все годы, что существовала связь магистра и слуги, она была выстроенная на взаимоуважении. Но Игнатий был уже стариком, а Аргентий — практически бессмертным. Жизнь татуировщика была лишь вспышкой в грандиозной схеме существования космического десантника. Магистр ордена тихонько вздохнул.

— Неприятные мысли, парень? Выскажись мне, облегчи душу.

— Боюсь, что не могу, Игнатий. Не в этот раз.

Всегда всё было одинаково. Каждый сеанс, помимо получения татуировок, был успокаивающим бальзамом для бурного, заполненного войной, существования Аргентия.

— Возможно сможешь в одно из следующих посещений, — сказал Игнатий. Поджав губы, он разглядывал результаты своей работы. — Это займет больше, чем один сеанс. Три, возможно — четыре. Если не смогу я, то работу завершит Риалл.

— Её завершишь ты, Игнатий. Считай это приказом, — Аргентий почувствовал, как по спине пробежал холодок.

— Ну-ну, парень. Может ты сильный и великий, но даже ты не можешь приказать умирающему человеку жить, — Игнатий хрипло засмеялся и хлопнул ладонью по спине Аргентия.

Болезненная голая правда ослепила Аргентия и он ощутил острый укол разлуки. Болезнь, разъедающая Игнатия изнутри, была на своей последней стадии, о чем ему и сказал апотекарий Мал. Мало что можно было сделать для старика, а он мог лишь держать боль в узде. И отказываться от омолаживающих процедур. «Мне не суждена была честь вознесения, — был его спокойный аргумент. — Я приму свою смертную судьбу».

Поэтому Игнатий переносил все тесты, проверки и лечение с поразительным достоинством, уничижая других своей силой и гордостью. На взгляд Аргентия, этот смертный воплощал в себе всё то, за что боролись Серебряные Черепа. Эта татуировка будет его последней историей. И было логично, что она будет на коже магистра ордена.

— А теперь я могу закончить? — Игнатий устроился поудобней, сосредоточился на выступах в коже, сконцентрировался и начал через иглу вводить чернила в огромную спину воина. С непринужденной ловкостью настоящего художника он превращал неприглядные шрамы в орочью кожу. Аргентий знал, что когда он закончит, это будет великолепнейшим воссозданием его великого триумфа, лучшим, чем видел мир. На этой картине битва будет жить, всегда рассказывая о человеке, который обеспечил своё бессмертие среди воинов ордена Серебряных Черепов.

Гай Хейли

ПОСЛЕДНИЙ ПУТЬ

— Во имя Императора, во имя человечества, и во имя долга, — так начал отпевание капеллан Одон, возглавлявший траурную процессию. Облаченный в стихарь поверх отполированной брони, духовный наставник нес символы своего статуса в ордене, а его голос звучал из динамиков череполикого шлема.

— Император. Человечество. Долг, — повторил хор боевых братьев. Двадцать из их числа замыкали похоронный кортеж, построившись в две шеренги. Один брат нес белый шлем ветерана-сержанта, руки девятнадцати прочих были пусты. Впереди них, храня молчание, со склоненными головами и напряженными мускулами, ступали четверо воинов из взвода Волдона, неся на плечах носилки с облаченным в броню телом сержанта. Не все они сражались под его началом, кого-то перевели в этот взвод совсем недавно, для восполнения потерь среди рядовых братьев, но это не имело значения. Теперь новички были связаны с Волдоном, и неважно, насколько хорошо они знали его при жизни.

Последним, двадцать пятым, не считая капеллана, был сержант Арендон, шедший между носилками и Одоном. На его мрачном лице, не скрытом под шлемом, выделялись черные губы, замаранные пеплом. Сержант не должен утирать их, пока Волдон не обретет вечный покой, и только тогда он, сменив павшего брата, сможет отдать свой первый приказ взводу «Мудрость Лукреция».

— За дело Императора, ради спасения человечества и во исполнение наших клятв, мы бесстрашно отдаем свои жизни, — продолжал Одон.

После этой, как и всех остальных фраз реквиема, декламируемого капелланом, космодесантники спустились на одну ступень, с грохотом ударив бронированными подошвами о камень. Гулкие отзвуки их шагов унеслись вниз, во тьму у корней горы, куда уходила километровая лестница. Остановившись, братья подождали, пока эхо не утихнет и в подземелье не вернется тишина, нарушаемая лишь их дыханием, тихим жужжанием сине-бежевой брони и потрескиванием световой сферы, парящей над головой Одона.

После этого вновь раздался звучный голос капеллана.

— Каждый в ответе за себя, и да выполнят все свой долг. Да не забудется клятва, принесенная Корвоном.