Макаров, и лучшего руководителя трудно было себе представить. Однако лишь в условиях
Советской власти, когда на смену одиночкам-энтузиастам пришли государственная забота,
государственные средства, пришли коллективы ученых, — только теперь проблема
освоения Северного морского пути получила реальную базу. И не последнюю роль тут
играет наука, изучение ледового режима арктических морей, поскольку лед — основное
препятствие для плавания этим путем.
Наблюдение за состоянием льда, ответственность за ледовые прогнозы,
краткосрочные и долгосрочные, в этом походе возложили на Михаила Михайловича
Сомова.
В отличие от предыдущих экспедиционных рейсов головной ледокол «И. Сталин»
должен был не только вовремя провести на восток караваны грузовых судов, но и
вернуться в ту же навигацию. Надо было получше изучить и освоить возможные варианты
продвижения, ближе познакомиться с нравами льдов на этом пути и отправиться с ними,
научиться прогнозировать ледовую и метеорологическую обстановку. Надо было решить
сложный и ответственный вопрос о крайних сроках выхода судов из Енисея.
Сомов прибыл с «приданным» — последним ледовым прогнозом, копиями
прогнозов предыдущих лет, нужными картами. В рабочей каюте он построил по
собственным чертежам некое сооружение, названное насмешниками «комод», и целые дни
проводил возле него. Прогнозы его оправдывались, и рейс в итоге завершился успешно.
Но сколько труда пришлось приложить для этого! И не ему одному. За погодные прогнозы
отвечал его товарищ, Д. А. Дрогайцев. Его работа была не менее удачна, и Сомов не
упускал случая сказать об этом.
Задача — угадать наперед поведение льда, состояние его на протяжении всего
Северного морского пути — была не из легких. Во время плавания Сомов подолгу
наблюдал лед, процесс ледообразования. У Югорского Шара Папанин обратил его
внимание на то, что тонкий слой льда появляется на воде даже при плюсовой температуре
воздуха. Сомов задумался над этим. 30 июля он записывает в дневнике:
«Вновь имело место явление, отмеченное Папаниным в Юшаре. При
положительной температуре воды и воздуха, при полном штиле, почти ясном небе и
исключительной видимости на поверхности воды образовалась корка молодого льда.
На этот раз удалось провести некоторые наблюдения. Со спущенного парадного
трапа я измерил температуру воды обычным приемом, т. е. опустив термометр в воду
примерно на половину его длины. Отсчет показал +0,6. Затем, благодаря полному штилю,
удалось осторожно погрузить термометр в воду так, что погружены были лишь слегка
отверстия резервуара оправы. Этим достигалось то, что резервуар заполнялся водою
самого тонкого поверхностного слоя. Отсчет показал — 0,5. Наблюдения, повторенные
неоднократно, показали тот же самый результат».
Сомов наносил на карту радиограммы — донесения пилотов, занимавшихся
ледовой разведкой. Часто они бывали неясными, даже путаными. В чем причина? Как это
исправить? Михаил Михайлович не раз задумывался над этим. В своем мемуарном очерке
«По Северному морскому пути» он рассказал о том, как эти недоразумения выяснились и
были сняты. Ледокол прибыл в бухту Тике и:
«На берегу я впервые познакомился с одной из наиболее ярких фигур в полярной
авиации, завоевавшей себе уже тогда широкую известность, — с полярным летчиком И. И.
Черевичным. Знакомство наше состоялось при несколько своеобразных обстоятельствах.
Началось оно примерно с такого разговора:
— Скажите, вы со «Сталина»?
- Да.
— Вы из Штаба?
— Да, из Штаба.
— Скажите, что за дурак сидит у вас там в Штабе и не может разобраться в наших
донесениях?
У меня сразу же закралось сомнение в том, что Черевичный случайно подошел с
этим вопросом именно ко мне и не справился предварительно у кого-нибудь из
приехавших гидрологов. Решил, должно быть, что такая форма будет наиболее деликатной
для изъяснения всего того, что он думает по поводу незадачливого штабного гидролога. Я
прекрасно знал, что Черевичный принимает в составлении донесений самое активное
участие, поэтому меня неудержимо подмывало в тон ему ответить:
«Я только что хотел задать вам аналогичный вопрос. Какому безграмотному дураку
из своего экипажа вы доверяете составление донесения? И почему вы их подписываете не
читая?»
Но я сдержался и вместо этого по возможности спокойно произнес:
— Все без исключения донесения об авиаразведках, поступающие в Штаб, в том
числе и ваши, обрабатываю я. Разобраться в последних ваших двух путаных донесениях
не смог я. Так что судя по всему я и являюсь тем самым лицом, которым вы интересуетесь.
Наступила длинная неловкая пауза.
Штурман В. И. Аккуратов, хорошо знавший меня еще по 1938 году, подошел
весьма кстати.
— А! Так это вы в штабе гидрологом? — удивился н. — Очень удачно, что мы
наконец встретились. Сейчас месте разберемся во всех наших недоразумениях.
Не откладывая, мы с ним прошли к рации, разыскали последние донесения и
разобрали неясные места. Без особого труда удалось выяснить, что наше взаимное
непонимание вызвали досадные искажения, вкравшиеся в донесения при передаче по
радио. Аккуратов охотно согласился с тем, что в таком виде, в каком я получил донесение,
я действительно мог в нем многого не понять. Я со своей стороны согласился с тем, что в
подлиннике их донесения, хранящемся на рации, все изложено более или менее ясно.
Словом, встреча наша закончилась, как говорится, в дружеской атмосфере полного
взаимопонимания».
Можно добавить: Сомов и Черевичный стали настоящими друзьями. В
дальнейшем их еще более сблизила совместная работа и в Арктике, и в Первой Советской
антарктической экспедиции. Весть о кончине Ивана Ивановича Черевичного Сомов
воспринял как тяжелую личную утрату. .
В плавании 1939 года Михаил Михайлович приобрел ценный опыт не только в
профессиональном отношении. В полярных экспедициях не менее важны те человеческие
свойства, которые делают ученого признанным, уважаемым руководителем, которые
привлекают, привязывают к нему товарищей, и в итоге коллектив становится сплоченным,
готовым к любым испытаниям.
Многое дали ему в этом плавании примеры стиля работы руководителей Штаба
морских операций. Думается, что кое-чему научило молодого полярника и общение с
капитаном ледокола «И. Сталин» Михаилом Прокофьевичем Белоусовым. Сомов всегда
тепло вспоминал о нем и остро переживал его кончину.
12 сентября флагманский ледокол, проделав весь запланированный путь, прибыл в
порт Диксон. Остаток пути до Мурманска стал лишь необходимой формальностью.
Плавание завершилось полной удачей.
Папанин и Минеев были довольны своим научным консультантом, молодым
гидрологом Сомовым. Он и сам испытывал ощущение счастья, становясь постепенно
опытнее и увереннее. Однако новые успехи не ослабили в нем самокритичного к себе
отношения, и это стало залогом дальнейшего роста ученого.
Воспоминания об этом походе остались с ним навсегда. Северные ветры,
восточные ветры... Пускать ли караван судов в щель между берегом и тяжелым ледяным
массивом, буквально «висящим на ветрах»? Выйдем ли своевременно, минуя ледяные
поля, на чистую воду обширной Ямальской полыньи? А мыс Челюскина! Караван прошел
его на шесть суток раньше намеченных сроков. Только успели проскочить залив
Вилькицкого, как узкая щель воды вдоль берега наглухо захлопнулась. Ветры перешли к
западным румбам, массив льда прижался к самому берегу. И так на протяжении всего
пути.
Работы в походе было невпроворот, самой разнообразной. Но Сомов рассуждал
так: всякая работа, как бы она ни была утомительна и скучна, приносит глубокое
