Литмир - Электронная Библиотека

разбитого самолета, Мих-Мих крикнул:

— Живы! Как же мы напугались! Ну, ничего! Сейчас будете в лагере. Как только вы не

вышли на связь, я тотчас вызвал самолет Титлова.

Уложив на захваченные нарты Водопьянова и Коровина, мы двинулись к лагерю. Эти 3

километра пути по гребням торосов показались мне адом. Падая и проваливаясь в

глубокие расселины, заполненные снегом, мы еле плелись. Если бы не Сомов и его

коллеги, мы бы никогда не прошли этот жуткий путь сквозь шевелящийся в ломке лед.

Ныли ушибы и раны. Мороз жег лицо нестерпимым пламенем, а сами мы под меховой,

тяжелой одеждой были мокрыми от пота. В особо непроходимых местах Сомов тащил

стонущего Водопьянова бережно, буквально на себе, и находил еще время и силы для

теплых слов пострадавшим.

Через 3 часа мы были в лагере. Водопьянову и Коровину промыли и забинтовали раны и

уложили их в теплой палатке. Было трогательно видеть, как заботится Мих-Мих. Сколько

сочувствия и боли было в его глазах».

В составе участников дрейфа не было поначалу ни врача, ни повара. Готовили на камбузе

по очереди, и все считали это куда более тяжелым делом, чем вырубание ледяных

«кабанчиков» или разравнивание аэродрома. Летопись станции СП-2 изобилует

комическими эпизодами во время этих злосчастных дежурств. Один, желая сварить кашу,

насыпал полную кастрюлю крупы и, залив ее водой, долго выкладывал в миски ползущую

из кастрюли вверх кипящую крупяную массу. Другой сварил кусок оленьего мяса вместе с

деревянной биркой. Но товарищи предпочитали не придираться друг к другу, надеясь на

снисходительность в момент их собственного дежурства.

На первый взгляд врач никому не был нужен. Но ведь и неожиданности бывают — с

человеком всякое может случиться. Даже с начальником. У Сомова заболел зуб. Врач на

льдине уже был, но, увы, не дантист. В вахтенном журнале 1 ноября записано, что Сомов

отбыл на мыс Шмидта. Там все друг друга знали, и поэтому появление Сомова не

осталось незамеченным. Однако дантист, в кабинет которого вошел рослый человек в

меховых штанах и кожаной куртке, не задал никаких лишних вопросов л карточки

заполнять не стал. Удалил больной зуб и проводил пациента глубокомысленным взглядом.

Тот вышел, придерживая платок у щеки, и словно растворился в воздухе.

После шести месяцев пребывания на льдине группа сотрудников отбыла в Ленинград —

часть исследований сокращалась. С Сомовым остались Гудкович, Дмитриев, Курко,

Комаров, Никитин, Петров, Щетинин и Яковлев. К ним присоединились прилетевшие

новые товарищи — геофизик Миляев и доктор Волович.

На одном из самолетов на несколько часов прибыл Алексей Федорович Трешников. Был

он помоложе Сомова, и Михаил Михайлович даже в пору антарктических экспедиций

называл его в своих записках просто Алексеем. Судьба их в некоторой степени связала

вместе: вначале к дрейфу готовились две станции, СП-2 и СП-3, начальником которой был

назначен Трешников. Одновременная работа двух таких станций дала бы свой

дополнительный эффект. Но планы изменились, экспедиция Трешникова попала на лед

несколько позже, в паре со станцией СП-4, которой руководил Евгений Иванович Толст и

ков.

В кармане А. Ф. Трешникова лежало для Сомова два письма. Одно он отдал сразу, другое,

подумав, не отдал совсем. В этом письме сообщалось о смерти отца. Товарищеское

сочувствие подсказывало: тут и так тяжело. Печальную весть узнает попозже, когда будет

дома, в кругу семьи.

Доктор Волович начал с того, что вступил в обязанности повара. Те, кто остался

дрейфовать дальше, сошлись в единодушном мнении о Воловиче как о пополнении

чрезвычайно ценном. Неунывающий, брызжущий юмором человек, он сочинял стихи,

любил музыку и если не находил себе применения по основной специальности, то все же

психотерапией не пренебрегал. Вторая половина дрейфа пришлась на полярную ночь, на

тяжелое, холоднющее время. А люди не могли не устать и за первые полгода.

Человеку нужна разрядка. В этом полярникам помогал веселый молодой пес Ропак,

которого летчики привезли вместе с упряжкой и подарили Сомову, как оказалось, в день

его рождения. Канаки шутил, что Ропака прислали вместо запчасти. Пес стал общим

любимцем, и люди, разлученные с теплым родным домом, отводили с ним душу. Пес

мужал у них на глазах, он оказался умным и, как полагал Сомов, даже самолюбивым.

Вскоре на льдине появилась и подруга Ропака, собачонка Майна, принесшая в положенное

время четверых милых щенков. Она умудрилась дать им жизнь при пятидесятиградусном

холоде. И люди, перегруженные в те дни срочной перебазировкой лагеря, нашли все-таки

время и устроили для семьи Ропака теплый домишко. Сам Михаил Михайлович

привязался к Ропаку столь сильно, что взял его к себе домой в Ленинград. Правда, через

полгода Сомов убедился, что в городе такому псу жить невмоготу, и отдал его полярным

летчикам, летевшим в Арктику. Но расставание с четвероногим другом оставило в душе

человека свою болезненную зарубку. Позднее Сомов написал и опубликовал в журнале

«Север» небольшую документальную повесть «Ропак».

Столовались в кают-компании, большой палатке, которую научились основательно

обогревать и где за столом размещались все члены экспедиции. Там проходили и собрания,

выпускалась стенгазета.

В новогодний праздник тон задал «веселый доктор», он же — кок, он же —

неподражаемый солист. Готовя очередной борщ и жаря очередные антрекоты из

мороженого мяса, Воловин ненароком стал напевать утесовскую «Прекрасную маркизу»...

Так пришло вдохновение.

...Представим их себе, сидящих 31 декабря 1950 года в кают-компании на льдине в центре

Ледовитого океана. Тепло, все в свитерах, в уголке гудит паяльная лампа, которую Сомов

особенно часто применял для дополнительного обогрева.

После оглашения поздравительных телеграмм с Большой земли, короткой речи парторга

Макара Макаровича Никитина и различных тостов поднялся Волович. В его руках была

гитара. Начиналась неофициальная часть.

— Алло, алло, Мих-Мих, какие вести?

От вас давно известий нет,

Главсевморпуть душою с вами вместе,

Мы ждем — радируйте ответ.

— Все хорошо, тепло и безопасно,

Работа вмеру нелегка,

Вся наша жизнь идет почти прекрасно,

За исключеньем пустяка:

Случилось маленькое горе,

Чехол спалили на моторе,

А в остальном на льдине в океане

Все хорошо, все хорошо!

Присутствующие весело смеются. Лиха беда начало!

— Алло, алло! Но как движок зимою

Работать будет без чехла?

Радируйте подробной докладною,

Потеря как произошла?

Ай да доктор! Только недавно прибыл, а уже все знает...

...И что чехол, не в нем терзанье,

Сгорел движок до основанья...

А в остальном на льдине в океане

Все хорошо, все хорошо!

Алло, алло! Главсевморпуть в волненье

 От полюса к полюсу - _8.jpg

И потому в кратчайший срок

Ответа ждем от вас без промедленья,

Как погорел у вас движок?

Все заливаются, кроме Курко. Для него вспоминать этот пожар — что собственную рану

бередить.

— И что движок, не в этом дело,

Радиостанция сгорела...

А в остальном на льдине в океане

Все хорошо, все хорошо!

...Все было хорошо и на самом деле. Но испытания переходили в новую, куда более

суровую фазу. Именно в черную полярную ночь льдина стала раскалываться, трещины

прошли под палатками. В кромешной темноте надо было найти новое место для лагеря,

собрать грузовичок — ГАЗ-67, проложить в ледовых буераках для него дорогу, все

перевезти и выстроить заново. А мороз крепчал. Ведь как никак находились они не просто

15
{"b":"266518","o":1}