Выбрав наугад одну из длинных центральных скамей, я передвинулась к середине, чтобы тем, кто подойдет позднее, было легче занимать места.

Собрание должно было начаться в семь. Как ни странно, так оно и вышло. Многочисленность публики, явившейся сюда холодным вечером накануне рабочего дня, говорила о том, какие сильные чувства бурлят в афроамериканской общине.

Я оказалась здесь не единственной белой. Католические монахини, заведовавшие дошкольным учреждением для детей из неблагополучных семей, сидели неподалеку от меня. Клод тоже был в церкви. Я подумала, что с его стороны это хороший рекламный ход. Он коротко мне кивнул. Рядом с ним на возвышении сидел шериф Марти Шустер. К моему удивлению, он оказался маленьким сморщенным человечком. По его виду никто бы не подумал, что такой страж порядка способен арестовать даже опоссума. Но внешность была обманчива. Я не раз слышала, что шериф Шустер раскроил свою долю черепов. Однажды утром Джим Бокс сказал мне, что секрет шерифа заключается в следующем: он всегда бьет первым и изо всех сил.

Клод и Марти Шустер делили возвышение с человеком, в котором я заподозрила церковного пастора, — невысоким квадратным мужчиной с полными достоинства сердитыми глазами. В руках он держал Библию.

Мое внимание привлекло еще одно светлое лицо. Муки Престон тоже была здесь. Она сидела одна. Когда вошла Ланетт Гласс, они с Престон долго смотрели друг на друга, потом Ланетт пристроилась рядом с другой учительницей.

Я увидела Седрика, своего механика, и Рафаэля Раундтри, сидевшего рядом с женой. Седрик удивленно улыбнулся и помахал мне. Приветствие Рафаэля было сдержанным, а его жена просто молча уставилась на меня.

Собрание шло так же, как и многие другие мероприятия с нечетко определенной целью. Оно открылась столь горячей молитвой, что я почти ожидала — Бог немедленно коснется сердца каждого, наполнит его любовью и пониманием. Если Господь и проделал такое, быстрых результатов это не дало.

Всем было что сказать. Все хотели говорить немедленно, сердились, поминая голубые листки, и желали знать, что предпринимают на сей счет шеф полиции и шериф. Представители закона скучно и длинно объясняли, что ничего не могут поделать. Мол, изложенные в листках тезисы не были непристойными, не содержали ясного и неприкрытого подстрекательства к насилию. Конечно, большинство людей в церкви такой ответ не удовлетворил.

По крайней мере три человека пытались говорить, когда встала Ланетт Гласс.

Постепенно воцарилась полная тишина.

— Мой сын мертв, — сказала Ланетт.

Ее очки поймали резкий флуоресцентный свет и сверкнули. Матери Дарнелла, вероятно, еще не минуло пятидесяти, у нее были приятная, чуть полноватая фигура и хорошенькое круглое лицо. В коричнево-кремовом с черным брючном костюме она казалась очень печальной и сердитой.

— Вы станете говорить: «Мы не знаем, не можем такого предполагать», но всем нам известно наверняка, что Дарнелла убили те же люди, которые раздают эти бумажки.

— Мы не вправе утверждать этого, миссис Гласс, — беспомощно произнес Марти Шустер. — Я соболезную вашему горю. Убийство вашего сына — одно из трех, случившихся в городе. Департамент шерифа работает над этим. Поверьте, мы действуем, хотим выяснить, что именно случилось с вашим сыном, но не можем очертя голову обвинять людей, которых даже не идентифицировали.

— Я могу, — ответила она категорично. — А еще я знаю, о чем думают все присутствующие, как черные, так и, наверное, белые тоже. Если бы Дарнелла не убили, не погиб бы и Лен Элгин, а может, и Дел Пакард. Я хочу знать, что мы, черная община, собираемся делать со слухами о вооруженной милиции в нашем городе, о белых людях со стволами, которые нас ненавидят.

Я с интересом ожидала ответа. Вооруженная милиция? Проблема заключалась в том, что почти каждый белый мужчина в городе, да и черный тоже, уже имел оружие.

Пистолеты были не такой уж редкостью в этом месте, где множество горожан почитали мудрым иметь при себе что-нибудь, отправляясь в Литтл-Рок. Если требовалось первоклассное оружие, его можно было купить в «Спортивных товарах Уинтропа». Пистолеты продавались в «Уол-марте», в любом ломбарде, да почти где угодно в Шекспире. Поэтому слово «вооруженная» меня не слишком шокировало, зато «милиция» — очень даже.

Я не слишком удивилась, когда Клод и Марти Шустер начали протестовать насчет того, что знают что-либо о вооруженной милиции в нашем прекрасном городе.

Собрание по сути закончилось, но никто не хотел этого признавать. У всех еще оставалось что сказать, хотя и не нашлось никакого решения проблемы. Сделать это было попросту невозможно. Несколько крепких орешков все еще пытались заставить представителей закона сделать заявление, обязывающее искоренить группу, явно подстрекающую белых жителей Шекспира совершить некие действия против темнокожих обитателей городка, но Марти и Клод не позволили прижать себя к стене.

Люди поднялись и, шаркая, двинулись к выходу. Я увидела Марти Шустера, Клода и судью. Они шли слева от меня.

Я постояла, восхищаясь резной кафедрой у выхода справа, прежде чем шагнула в проход между скамьями. Застегнув пальто, я натянула черные кожаные перчатки. Неожиданно я почувствовала ладонь на своей руке, повернулась и встретилась с глазами Ланетт Гласс, увеличенными линзами очков.

— Спасибо, что помогли моему сыну, — сказала она и твердо посмотрела на меня, но вдруг глаза ее наполнились слезами.

— Я не смогла помочь, когда это было важно, — ответила я.

— Вы не должны себя в этом винить, — ласково произнесла она. — Не сосчитать, сколько раз я плакала с тех пор, как он погиб, думая, что могла как-то предостеречь его, каким-то образом спасти. Я могла бы сама отправиться за молоком, вместо того чтобы просить его съездить в магазин. Именно тогда его схватили, знаете, на парковке… По крайней мере, там нашли машину.

Да, совсем новую, все еще со смятой решеткой.

— Но вы дрались за него, — тихо сказала Ланетт. — Из-за него вы пролили кровь.

— Не делайте меня лучше, чем я есть, — категорически заявила я. — Вы храбрая женщина, миссис Гласс.

— Не делайте меня лучше, чем я есть, — тихо повторила Ланетт Гласс мои слова. — Я поблагодарила черного морского пехотинца на следующий день после драки, но до сегодняшнего вечера ни разу не выразила признательность вам.

Я смотрела на пол, на свои руки, на что угодно, лишь бы не видеть больших карих глаз Ланетт Гласс. Когда я подняла взгляд, она уже исчезла.

Толпа медленно продолжала двигаться к выходу. Люди разговаривали, качали головами, натягивали пальто, шарфы и перчатки. Я шла вместе с остальными, погруженная в свои мысли, потом оттянула рукав, чтобы посмотреть на часы: восемь пятнадцать. Через открытые двери можно было видеть тесную толпу в вестибюле. Люди колебались, прежде чем выйти на холод. Между мной и дверями было человека три и как минимум шестеро — позади меня. Дородная женщина слева повернулась ко мне, чтобы что-то сказать. Я так никогда и не узнала, что же именно.

Взорвалась бомба.

Не могу припомнить, поняла ли я сразу, что произошло, или нет. Когда я пытаюсь это сделать, у меня начинает болеть голова. Но я, должно быть, повернулась и каким-то образом почувствовала, что возвышение разрушено.

Могучий ветер толкнул меня сзади, и я увидела, как голова женщины отделилась от тела, когда ее шею перерубило блюдо для пожертвований. На меня брызнула ее кровь, когда обезглавленное тело рухнуло, а голова и я полетели вперед. Мое толстое пальто и шарф слегка смягчили ударную волну, как и тела людей, находившихся позади меня.

Деревянные церковные скамьи также отчасти приняли на себя удар, но они, конечно, превратились в щепки, причем смертельно опасные. Некоторые обломки были большими, как копья, и такими же смертоносными.

Грохот меня оглушил, и я полетела вперед в тишине. Все случилось одновременно, слишком многое, чтобы все уловить… Голова женщины летела со мной. Мы вместе направлялись в загробный мир.