Может быть, смутно чувствуя такую возможность, “Led Zeppelin” поступили так же, как китобои, не склонные к напрасному самопожертвованию:
“Табань! — вскричал старший помощник капитана, когда, обернувшись, он увидел над самым носом шлюпки широко разинутую пасть кашалота... — Табань, кому жизнь дорога!”
И они написали блюз на 4:25.
Тем же, кто склонен к симфонизму и хочет почувствовать “Моби Дика” во всем многообразии звуков — от завывания зимнего ветра на улицах Нантакета до скрипа разделочных талей и ударов молота по наикрепчайшей стали предназначенного белому киту гарпуна, сваренного из гвоздей, которыми подковывают скаковых лошадей, — могу посоветовать лишь одно: читать книгу. Ибо лишь в ней действительно, может быть, поровну музыки и слов.
Как и всякий истинный мифотворец, Мелвилл, всецело прожил свой миф. Написав великую книгу, которая стала его величайшим достижением и величайшей неудачей (отчасти задев самолюбие публики, а отчасти — оставшись совершенно непонятой, она закрыла ему дорогу к какому-либо подобию писательского преуспевания), он вынужден был стоически, без надежды снова войти в моду, работать, одновременно служа инспектором № 41 в нью-йоркском порту. Все его последующие прозаические опыты провалились, не принесли успеха и стихи (за исключением небольшого сборника “Картины войны”). Последняя книжечка стихов была издана тиражом 25 экземпляров.
В год смерти Мелвилла (1891) Поль Гоген уехал из Франции в Полинезию. Это кажется символичным: когда умирает пророк, должен найтись кто-то, кто согласится принять дар его пророчества и разделить его судьбу.
Судьба! Сорок лет неудач, почти без просвета. Одно дело было — декларировать неудачу как принцип, другое — изжить ее самому, больше того, разделить ее с семьей, с близкими. Для этого нужно было большое мужество и большая сила: знать о масштабах своего дарования, чувствовать себя не только современником, но и собеседником самых читаемых авторов эпохи — и стойко нести свою неудачливость. Такое под силу, пожалуй, только Блудному сыну, одиноко пробивающему свой путь. Эта сила, способная противостоять реальности, добывается горьким опытом.
Однако что проку говорить о реальности, когда фильмы Голливуда для большинства обитателей современных городов куда реальнее, острее, содержательнее, чем собственная повседневная жизнь! В эпоху поставангарда как-то смешно говорить о реальности! Но вот что я тебе скажу, приятель: представь, что у тебя вырубилось электричество. И больше нет видео и стерео, нет теленовостей и телесериалов — ничего из того, что заменяет тебе поступок. Представь это, и ты почувствуешь привкус реальности. А если поступок станет неотвратимым и ты вынужден будешь избрать судьбу Блудного сына, не слишком пугайся того, что тебе придется узнать. Ты убедишься в реальности Бога, и не мое дело знать, какой стороной он повернется к тебе.
“...Я знаю тебя теперь, о ясный дух, и я знаю теперь, что истинное поклонение тебе — это вызов. Ни к любви, ни к почитанию не будешь ты милостив, и даже за ненависть ты можешь только убить; и все убиты... Я признаю твою безмолвную, неумолимую мощь, но до последнего дыхания моей бедственной жизни я буду оспаривать ее тираническую, навязанную мне власть надо мною...” Эти слова, вырывающиеся из уст безумного капитана Ахава, дают нам повод еще раз задуматься над загадкой великой книги. Почему-то считается, что Моби Дик есть воплощение зла и орудие зла, слепо уничтожающее человека. Но Моби Дик убивает лишь тех, кто осмеливается поднять на него руку. Вызов тем и хорош, что провоцирует реальность быть и ощутимее, и беспощаднее. И, отвечая на вызов Ахава, Моби Дик восстает из вод, как посланец Бога, открывающегося гордецу в своей неумолимости.
Ахав погибает, спаленный своим безумием, но выживает Блудный сын, который не противопоставляет себя Богу и не преклоняется перед ним — он лишь д о г а д ы в а е т с я о нем. “Моби Дик” действительно сравним с Библией в том смысле, что это священная книга. Книга о Боге или о непостижимости Бога. Повсюду видит одинокий отблески божественного света и молнии божественного гнева — но не осмеливается судить о Боге в целом. Довольно и того, что по этим отблескам он может судить о реальности сущего и безусловной своей подчиненности общему ходу вещей.
Кажется, размышления о Боге и человеческой свободе в рамках божественной свободы до конца жизни волновали Мелвилла. Д о г а д к а о Боге терзала его. Возможно, ему хотелось верить в справедливость, во что-то похожее на воздаяние. Хотя, как Блудный сын, он не мог не знать, что каждому и так дано по его мере, и недостойно просить о большем.
В этом смысле интересны стихи Мелвилла и особенно один повторяющийся в них мотив отсутствия кого-то, кто должен занимать заглавное место — во главе колонны или во главе стола. Тот, кого нет, угадывается по о т с у т с т в и ю, пустота слишком зияюща, чтобы не быть заполненной...
Впрочем, это уже не тема блюза, а тема баллады, которую тоже просто представить себе у “Лед Зеппелин” — правда, не на втором, а на четвертом альбоме, или на “Houses of the Holy”:
Ночной поход
Знамена свернуты, кларнеты немы,
Так армия уходит в ночь;
Сияют копья и блещут шлемы,
Мерцанье в темноте.
В тиши глубокой солдат потоки,
Развернут строй в порядке строгом,
Всю затопляя собой долину —
Вождя не видно.
В дрожащей дали затерян след его,
Гласят легенды: он шагает в одиночестве,
Но чутко внемлет его заветам
Сияющее воинство1.
1 Перевод Г.Гриневой.
