А потом мы снова уходили в работу, и я начинал жалеть, что Элен не привезла с собой свой перевод целиком. Я мечтал увидеть его — хотя бы в компьютерном виде. Но у нее была с собой только тетрадь с выписанными непонятными словами и трудными для перевода выражениями. Я пытался вообразить себе, как будет выглядеть/звучать моя книга на французском — в том новом языковом измерении, в котором ей вскоре уже предстояло возникнуть, как бабочке из куколки, — и не мог. Не мог представить себе новый узор и расцветку ее крыльев. Но все равно — я был почему-то полностью успокоен. Я знал — если Элен приехала, значит, все будет хорошо. Не знаю, откуда бралась эта убежденность. Я просто знал. Ибо мы знаем о людях гораздо больше, чем смеем предположить. Хотя, ну, что, казалось бы, доступно нам для наблюдения? Выражение глаз, лица? Манера одеваться, говорить, улыбаться? Запах, походка, жестикуляция, тембр голоса… С Элен мы виделись считаные разы, и за это время она успела совсем немного рассказать о себе. И тем не менее, она была не просто своя, она была какая-то родная. Мы принадлежали к одной породе людей, хотя я не до конца понимал — к какой. И в России нелегко было это понять. Во Франции окружение Элен составляли те, о ком она с восхищением говорила: “Это абсолютно сумашечие люди”. Другие, собственно, ее и не слишком-то интересовали. Гении, синтезаторы искусств, философы парков и садов, авторы невообразимых текстов, коммунары-отшельники… Разумеется, она и сама принадлежала к этому братству не-от-мира-сего — это было ясно с первого же взгляда. Но, как оказалось, она и меня записала туда же и, записав, приняв под свою опеку — уже не давала в обиду, защищала до самого крайнего предела, когда ее борьба за мое адекватное существование в стихии другого языка становилась небезопасной и для нее самой. Она готова была на самопожертвование — как все ее “сумашечие”.
Так в работе прошла неделя. Все языковые трудности были разобраны, Элен в очередной раз уехала, а мне осталось только ждать, когда издательство решит вбросить книгу на рынок — в мае, перед началом сезона отпусков, осенью, во время всеобщего книжного бума, или под Рождество, когда осенний вал книг отступает и публика готова к восприятию свежих новинок.
Книга поступила в продажу 10 января 2008 года. Сначала ничего не происходило. Дней через десять с оказией книга была доставлена в Москву. Незнакомый номер, высветившийся в мобильнике, незнакомый женский голос. Имя Элен — как пароль. И главное — слова: “Я привезла”.
— Когда мы увидимся — сегодня, завтра?
— Я так устала от этой поездки, что лучше в конце недели…
— Оленька, я вас умоляю — завтра. Я ждал эту книгу шесть лет... Я подъеду куда угодно и когда угодно…
Метро “Тургеневская”. Полиэтиленовый пакет. Я достаю, не веря своим глазам: толстенная, как настоящая французская книга. Желтая. Вот она — вылупившаяся бабочка с желтыми крыльями… А узор… Он весь внутри. Собственно текст, который ни при каких условиях не мог быть написан мной. И который, по сути, уже принадлежит не мне. Во всяком случае, не мне одному.
Перед сном я раскрываю желтую книгу и шепотом прочитываю вслух: “…Par-dessus la mer grise, un ciel glace, eblouissant, jaune…”. Это, значит, так звучит по-французски фраза: “Над серым морем ослепительно желтое и холодное небо…”. Какие странные превращения… Какая восхитительная музыка! Другая музыка. Вся моя партитура переписана с отчаянной смелостью и великолепным мастерством. Кое-где мне удается уловить созвучия: ускорения и замедления ритма, резкие виражи, рубленые фразы. И все-таки каждое слово моего текста звучит по-другому. Теперь-то уж точно — книга отделилась от меня и пустилась в самостоятельное плавание…
Но, по иронии судьбы, именно тут вокруг меня начались события, которые прежде никогда не происходили. Появились рецензии — там, во Франции. Сначала в Интернете, потом в газетах. Книгу хвалили. О ней спорили. Неловко приводить здесь опубликованные мнения, но они не были единичными, напротив, они множились, расширялись, как круги на воде, захватывая теперь уже не только критиков-профессионалов, но и читателей, мнение которых, благодаря сети, тоже легко становилось известным: “…Это по-настоящему пьяная книга, — прочувствованно писал один из них. — Пьяная в той же мере, как “пьяный стиль” дзю-до. Это позволяет автору достичь невероятной свободы. Никогда не читал ничего подобного…”. Ночью, накручивая круги по пустым улицам Переделкина, я чувствовал себя больным. Я не привык к такому сгущению внимания на собственной персоне. Я жил здесь тихо, в маленьком домике, между двух заснеженных елей…
В феврале пришло приглашение в Сен-Мало на фестиваль книг о путешествиях. Затем последовало еще одно приглашение — из Тулузы. Затем третье — в Коньяк. Все это обрушилось на меня, как снег с верхушки дерева, и не на шутку напугало. В какой-то миг я решил никуда не ехать — и это меня успокоило. Я никогда не тусовался. Это мой жизненный принцип. Зачем его нарушать? Зачем занимать деньги, которых у меня нет? Я почти уговорил себя не трогаться с места, как вдруг одно событие разом изменило ход дел.
Было утро. Я ехал электричкой в Москву. Зазвонил мобильник. Я успел различить незнакомый номер и соединился. Говорили по-французски. С каким-то странным акцентом, но по-французски. Я сумел понять, что говорит друг Элен и что-то по поводу дома. Что он приехал ко мне домой, что ли.
— Вы приехали?! — горестно воскликнул я. — Но я не дома!
— Нет, дорогой, это ты скоро будешь жить у меня дома, когда приедешь в Тюлль!
— Спасибо…
— Это тебе спасибо за твою книгу! До скорого!
Как потом выяснилось, это звонил Пьер Ландри, совершенно, разумеется, “сумашечий” владелец книжного магазина в Тюлле, для которого моя книга стала почему-то — пусть читатель только простит меня и поверит, что это не бахвальство — самым значительным произведением современной русской литературы. Как-то так легла на душу.
Тогда, в электричке, я ничего этого не знал. Но я решился. Дело было не в том, что где-то во Франции без меня проходила моя литературная жизнь. Меня ждали люди. Не знаю почему. Наверно, так бывает, просто я этого еще не испытывал на себе. Не переживал успеха. В этом смысле вся моя прошедшая писательская жизнь была недоразвитой. Надо было решительно покончить с этим малодушием, выбираться из подполья и смело пробовать новую роль. В конце концов успех — как показал этот звонок — он принадлежит не мне одному. И правильно будет раздать его, раздарить, разделить со всеми, кто пережил вместе со мною радость рождения желтой бабочки. Между прочим и с Ольгой, моей женой, которая переживала что угодно — взлеты и черные пропасти моего настроения, острую нервозность моего рабочего состояния и болезнь невыписанности, вечную чересполосицу нашего быта, в котором самой захватывающей игрой была викторина “отдача долгов”. Пора было предложить ей что-нибудь поинтереснее. Другого шанса не будет.
И девятого мая мы улетели во Францию.
Отражения на песке отлива
Издательство, которое выпустило мою книгу, носит трогательное название маленькой птички — лесной канарейки — “Verdier”. Она обитает в Провансе, откуда родом хозяин издательства — Жерар Бобиллье. Сообразно своему названию издательство тоже маленькое, и до меня в коллекции “slovo”, которую ведет Элен, вышло всего четырнадцать книг. Моими собратьями по коллекции оказались Варлам Шаламов, Борис Вахтин, Юрий Домбровский, Даниил Хармс и Сигизмунд Кржижановский — “абсолютно сумашечий” гений русской словесно-сти, который дошел до нашей читающей публики лишь недавно. Но ни одна из выпущенных книг не знала такого успеха, как “Остров…”, вернее, “Eloge des voyages insences”. Поэтому издательство брало на себя все расходы по нашему двухнедельному пребыванию во Франции, исключая три дня, приходящихся на фестиваль в Сен-Мало.
Туда мы отправлялись сразу по прибытии. В двенадцать Матильда (имя, которым были подписаны некоторые сообщения электронной почты и которое связывало нас с реальностью) должна была встретить нас в аэропорту Шарль де Голль и доставить на вокзал Монпарнас, откуда в три часа уходил специально предназначенный для участников фестиваля “Etonnants Voyageurs” поезд до Сен-Мало.
