Я складываю ладони вместе и дую на них. Могу представить, как холодно сейчас женщине.
– Как вас зовут? – спрашивает она.
– Фрэнсис. А вас?
– Элис.
Может, мне только кажется, но ее голос звучит слабее. Потом она задает вопрос:
– Вы живете поблизости?
– Уже нет. Теперь я живу в Лондоне. А сюда приезжала навестить родителей. Их дом в двадцати минутах езды отсюда – рядом с Фринборо.
– Чудные здесь места. У нас тоже дом в Бидден-бруке. Он скоро начнет беспокоиться, куда я запропастилась. Я ведь обещала позвонить, как только доеду.
Не ясно, как на это реагировать, и внезапно меня пугает мысль, что она попросит позвонить мужу. Где же «скорая»? Где полиция? Почему, черт возьми, все тянется так долго?
– Вам холодно? – спрашиваю я, засовывая руки в карманы куртки. – Мне бы очень хотелось помочь вам устроиться поудобнее, но вам не следует сейчас двигаться.
– Верно, давайте просто подождем, – соглашается она с легкостью, словно мы стоим на автобусной остановке и ничего серьезного не произошло. Так, мелочи жизни.
– Уверена, они скоро приедут.
Женщина издает звук, который приводит меня в ужас. Это похоже на резкий хрипловатый вдох или негромкий всхлип. И она замолкает.
– Элис! Элис! – окликаю я, но она не отвечает, а лишь издает тот же звук вновь и вновь, и в нем я слышу какую-то безнадежность, понимая наконец, что на самом деле все обстоит очень и очень плохо.
Мне становится одиноко. Я чувствую полную беспомощность, оставшись в лесу под дождем и слыша этот повторяющийся то ли стон, то ли плач. Оглянувшись через плечо, я вижу свою машину со включенными фарами, а позади нее простирается густой мрак. И я продолжаю смотреть и смотреть туда, все еще разговаривая при этом, хотя мне уже давно никто не отвечает. Наконец появляются мерцающие огни – белые и синие. Я поворачиваюсь к Элис:
– Они уже здесь. Помощь близка. Все будет хорошо, Элис. Только держитесь. Они приехали.
Я сижу на пассажирском сиденье полицейского автомобиля и даю свидетельские показания женщине, которую мне представили как констебля Рен. Дождь усилился. Его струи заливают ветровое стекло, а по крыше машины капли стучат так громко, что Рен приходится просить меня повторить только что сказанное. Но все это время меня гораздо больше беспокоит происходящее там, где теперь установлен яркий свет, где работает мощная режущая машина, лебедка и подъемный кран. Стекло запотело, и я почти ничего не могу рассмотреть. Протерев его участок рукавом, я вижу, что между открытыми задними дверями микроавтобуса «скорой помощи» стоит санитар, поглядывает на часы и наливает себе что-то из термоса. Вероятно, кто-то из его коллег сейчас там, в лесу. Может, они просто подбросили монетку и этому парню повезло. «Какой смысл нам всем сразу рисковать подхватить воспаление легких?»
Рен закрывает свой блокнот и говорит:
– Что ж, наверное, это пока все. Спасибо за помощь. Вероятно, с вами скоро опять свяжутся, чтобы прояснить детали.
– Что будет с ней? – спрашиваю я, понимая, как глупо звучит вопрос, но ничего другого мне в голову не приходит.
– Мы приложим все усилия, чтобы ей помочь. Через несколько дней мои коллеги вас информируют. А сейчас можете ехать. Вы способны в таком состоянии добраться до Лондона? Мне кажется, разумнее было бы вернуться к родителям и провести ночь у них.
– Мне завтра на работу. Ничего, справлюсь, – отвечаю я и пытаюсь открыть дверь, но констебль Рен кладет руку мне на ладонь и слегка пожимает ее.
– Понимаю, как вам тяжело.
В ее голосе звучит искреннее сочувствие, и от этого нежданного проявления доброты у меня все начинает расплываться перед глазами.
– Вы сделали больше, чем было в ваших силах. Не забывайте об этом.
– Но я ничего не сделала. Я и не могла ничего сделать. Остается только надеяться, что она поправится, – вздыхаю я, открываю дверь и выхожу из машины.
Дождь и ветер обрушиваются на меня с ошеломляющей силой железнодорожного состава. Лес, в котором недавно царила тишина, теперь наполнен шумом и грохотом. Это техника сражается с внезапно налетевшей зимней бурей. В ярком свете переносных прожекторов я вижу большую группу людей, чьи светоотражающие куртки блестят от влаги. Их спины полностью загораживают пострадавшую в аварии машину.
Я бегом возвращаюсь по шоссе к своему «фиату», сажусь за руль и во внезапно наступившей тишине слышу только собственное тяжелое дыхание. Затем я запускаю двигатель и отъезжаю от обочины. Лес остается далеко позади, и возникает ощущение, будто ты вырвалась из его плена. Смотреть, собственно, больше не на что: мелькают обозначающие разделительную полосу катафоты, указатели в виде стрелок и треугольников, начинаются столичные пригороды с погруженными в темноту торговыми и развлекательными центрами и многоуровневыми дорожными развязками.
Оказавшись в своей квартире, сбросив промокшую одежду и приняв горячий душ, я не знаю, чем себя занять. Уже поздно, почти одиннадцать часов, но я не устала и не голодна. Тем не менее я готовлю горячий сандвич, наливаю чашку чаю, сдергиваю с постели одеяло и заворачиваюсь в него. Некоторое время сижу перед телевизором, хотя думаю непрерывно об Элис, о голосе из темноты и о муже этой женщины. Сейчас он наверняка обо всем уже знает. Вероятно, он теперь с нею рядом в больнице. Их жизни разыграли как партию в кости, и для них выпала новая опасная комбинация, и все из-за полосы льда на дороге и мимолетной тени, похожей на лисицу. Именно эта мысль – о том, насколько случайно выпадают нам в жизни удачи и беды, – пугает меня, как ничто другое, тем вечером.
В кои-то веки мне приятно оказаться в редакции. Приехав необычно рано, я сижу за своим столом и потягиваю капуччино, который купила в баре на углу. Стаканчики у них меньше, чем в «Старбаксе», но кофе крепче, а после ночи, проведенной в тревожном полусне, это как раз то, что мне нужно. Проверяю электронную почту. За выходные несколько авторов прислали материалы, но далеко не все, кто обещал это сделать.
Вам может показаться, будто работа в литературном отделе еженедельника «Обозреватель» – сплошное удовольствие, где все делается как бы само собой. Уверяю вас – это не так. Да, для нас пишут и маститые профессора, и юные гении беллетристики, но каждую неделю мне приходится спасать одно из этих светил от позорных стилистических, грамматических и синтаксических ошибок, какие они лепят в своих статьях. Я всего лишь младший редактор, то есть никому не видимая пчелка-труженица, которая вчитывается в каждую букву и устраняет «ляпы», способные изрядно подпортить кое-кому репутацию. Если же я пропускаю ошибку, меня ждет неприятный разговор с Мэри Пим – заведующей нашим отделом. Что касается самой Мэри, то ее таланты проявляются в полной мере, когда она умасливает по телефону очередную знаменитость из числа своих знакомых или ведет популярного писателя ужинать в «Дж. Шики» [1] в качестве компенсации за не слишком благожелательную рецензию в нашей газете на его новый опус.
Как мы все знаем, наступит день, когда щедрый бюджет, отпущенный Мэри на расходы по работе (куда входят ежедневные поездки на такси, путешествия только первым классом и номера в пятизвездочных отелях на время многочисленных литературных фестивалей), будет так же безжалостно урезан, как это было с бюджетами других глав отделов. А пока, несмотря ни на что, Мэри мчит вперед на всех парусах. Странно, но звездные авторы продолжают писать статьи по ее просьбе, хотя наш тираж заметно упал и всеми владеет чувство, будто настоящая литературная жизнь давно переместилась с печатных страниц во Всемирную паутину.
Мэри пока не появилась на рабочем месте, но я уже встретила Тома из отдела путешествий и туризма, обменявшись с ним приветствиями. Понедельник всегда самый спокойный день в редакционной жизни. Расположенный в западном крыле здания отдел новостей вообще будет пустовать до вечера вторника. А когда у меня уже фактически наступают выходные, если в четверг после обеда я успеваю отправить в типографию сверстанные полосы литературного обозрения, в «новостях» только начинают проявляться признаки оживления, которое постепенно набирает темп и заканчивается бешеной гонкой в предрассветные часы воскресенья. Пару раз я как-то согласилась поработать в субботу в отделе новостей и быстро поняла, что это не для меня. Все в поту и на нервах, слышится отборная брань, сообщения то ставятся в номер, то их вдруг снимают в последний момент по звонку одного из министров, которому необходимо, чтобы новость из его ведомства заняла центральное место в газете. Для меня эти тараканьи бега теперь ассоциируются с запахом уксусных чипсов, тоннами поедаемых из пластиковых коробок. Этот «аромат» настолько пропитывает систему кондиционирования воздуха, что ощущается по всей редакции даже по понедельникам.
