драку без раздумий. «Маменькин сынок» Андрей драк избегал.

Младшая дочь Юлиана Семенова рассказывала, что отец ее, только для того чтобы иметь

деньги на посылки политическому заключенному Семену Ляндресу, работал в должности

«груши» для профессиональных боксеров. Его колотили на ринге почем зря, после чего он

получал соответствующую сумму. Так что удар держать Юлик привык и всегда был в

готовности ответить.

Эта незнакомая и недоступная стойкость не могла не привлечь Андрея. Впрочем, она была

бы привлекательной для любого юноши его лет. Понятно, что привлекали в Юлике и его

брутальность, и стремление выглядеть настоящим мачо вроде кумира отечественной молодежи

1960-х годов Хемингуэя. Но это была форма явления, суть которого состояла, по-видимому, в

сильнейшем внутреннем напряжении человека, вынужденного едва ли не всю жизнь принимать

одинокую боксерскую стойку в стране, с юности обеспечившей его этим одиночеством.

Разговоры с Ляндресом-младшим заметно повлияли, по словам Кончаловского, на

формирование его взглядов; в частности, именно Юлику Андрей был обязан своим

«диссидентством», а точнее, пониманием того, что мир неоднозначен и противоречив.

В семье Кончаловских Юлика полюбили с первого его появления. И сам он, по словам его

младшей дочери, крепко привязался и к Никите, и к Андрею, поскольку, будучи единственным

ребенком в семье, всегда мечтал о младшем брате. Таким «младшим братом», которого нужно

Виктор Петрович Филимонов: ««Андрей Кончаловский. Никто не знает. .»»

52

было вести за собой, наставлять, и оказался Андрей.

Юлиан Семенович был мужем Екатерины Михалковой, дочери Натальи Петровны от

первого брака. В том, что они стали мужем и женой, сыграл свою роль Андрон, если судить по

дневникам Юлика 1955 года, когда Екатерина еще не была его супругой.

Отношение Юлиана Семеновича к семье Михалковых, к Андрону в частности, хорошо

видно из послания, адресованного Наталье Петровне (1955 год), озабоченной слухами из уст

«доброжелателей» о недостойном поведении сына и написавшей ему из санатория, где она

отдыхала, резкое письмо. Юлиан страстно защищает «младшего»:

«…Я только что прочитал ваше письмо к Андрону… Мир полон людей темных, злых,

бесчестных… Все, что вам наговорилось, не стоит ломаного гроша……Ханжество,

непонимание хорошего и честного, правда выделяющегося из общей массы сверстников

Андрона… Здесь стоит сделать небольшой экскурс к предкам. Пожалуй, редко кто, особенно из

писательской братии, не распускал слухов о Сергее Владимировиче, не упрекал его в семи

смертных грехах. За что? За талант, за высокий рост, за обаяние, за смех, за дружбу с людьми.

Так? Так.

А почему нельзя упрекнуть молодого Михалкова Андрона в тех же грехах, но с еще

большей зависимостью, потому что он не лауреат, не знаменитость, а только сын

знаменитости…Я готов положить… голову за то, что Андрон — в основе своей кристально

честный, неиспорченный и изумительно вами воспитанный человек!

Я далек от того, чтобы делать Андрона безгрешным, ставить его на пьедестал как образец

законченной добродетели… Есть в нем свои недостатки: он по-детски легкомыслен в вопросах

женщин (но ему все же только 18, а мыслит он, как 25-летний), он влюбчив…

Не знаю, в чем его еще обвинить. Хороший, честный, умный мальчишка. Честный друг и

хороший товарищ… Я абсолютно согласен с вами в том, что ему нужно перестать бывать в

ресторанах и пить пунши… Побольше скромности! Это тоже абсолютно верно. Но говорить о

его вообще испорченности — неправильно…

…Поговорите об Андроне с Архангельским, с Руббахом, с его товарищами по училищу,

наконец, с моим отцом — и вы убедитесь, что все рассказанное вам о нем — ложь…»

Пути «Юлика» и Андрея разошлись, когда Кончаловский оказался во ВГИКе и встретился

с Тарковским. «Мы с Андреем Тарковским оказались в стане непримиримых борцов за

свободную от политики зону искусства, не признавали писаний Юлиана Семенова. Я его

избегал, хотя и понимал, сколь многому у него научился…»

По отношению к бывшему своему наставнику и другу у Кончаловского осталось чувство

вины. На страницах своих мемуаров он размышляет о феномене самооправдания и делает

следующий вывод: «Если человек оправданий себе не находит, значит, у него есть совесть. Как

правило, человек, у которого есть совесть, несчастен. Счастливы люди, у которых совесть

скромно зажмуривается и увертливо находит себе оправдание». К таким людям режиссер

причисляет и себя. Случай с Юликом тому подтверждение. Писатель умирал от инсульта, а друг

его юности три года не собрался к нему зайти.

Похожий случай вспоминает Кончаловский и в связи с Владом Чесноковым, с которым он

познакомился еще до консерватории. Чесноков, рассказывает Андрей, работал переводчиком в

иностранной комиссии, чекистском подразделении Союза писателей. Окончил Институт

военных переводчиков. Разведчиком быть отказался, пошел в Союз. Влад хорошо владел

французским, и это обстоятельство как раз совпало с периодом увлечения Андрея Францией.

Так что Влад стал для юного Кончаловского еще одним своеобразным гидом по Франции. В

частности, открыл для своего друга франкоязычную африканскую философию, учил языку.

Жизнь Влада сложилась неудачно. Он запил и сразу утратил для Андрея интерес,

поскольку тот стремился окружать себя людьми, не прожигающими свою жизнь, а способными

ее организовать, построить. Как и в случае с Юликом, Андрей стал избегать друга. А когда у

того обнаружился рак и он уже держался на уколах, все же нашел в себе силы позвонить, но

говорить с умирающим было неприятно. «Через два дня он умер. Я не пошел на его похороны».

С фигурой Юлиана Семенова позднее срифмовалась и другая, столь же притягательная, —

Эрнст Неизвестный. И за ним угадывалась сила, но гораздо, может быть, более мощная.

Виктор Петрович Филимонов: ««Андрей Кончаловский. Никто не знает. .»»

53

«Бандит, гений, готовый послать кого угодно и куда угодно, беззастенчиво именующий себя

гением».

Человек, прошедший войну десантником, тяжело раненный в ее конце, признанный

погибшим и награжденный посмертно орденом Красной Звезды. О нем слагали и слагают

легенды. Он говорил, что если бы не стал скульптором, то — террористом.

По словам литературоведа Юрия Карякина, в круг общения Неизвестного входили «очень

сильные умы». Он называет философов Александра Зиновьева и Мераба Мамардашвили,

социолога Бориса Грушина, Андрея Тарковского и других. «Это был настоящий центр

духовного притяжения всех надежных и в умственном и нравственном отношении людей».

Так же, как в свое время решимости Ашкенази, оставившего Союз, Кончаловский

завидовал гениальному бесстрашию Эрнста Неизвестного, твердо решившего после печально

знаменитой выставки в Манеже и хрущевского разноса покинуть страну. Это был Поступок. К

таким преодолениям Кончаловский готов не был, но гордился тем, что не боится идти рядом с

«одиозным человеком, пославшим Самого».

С Эрнстом Неизвестным Андрей познакомился в 1959 году. Скульптор тогда был нищ,

бездомен, иногда ночевал на вокзале. Кончаловский встретил неукротимую энергию, силу

сопротивления власти, непостижимый опыт прямых встреч со смертью.

Огромное впечатление производило на него и творчество скульптора — «все, что шло

вразрез с соцреализмом», Андрею нравилось. Студент ВГИКа в ту пору, он уже представлял,

каким может быть фильм об этом человеке. «Мы с Тарковским обдумывали будущий сценарий,

мне мстился лунный свет, падающий в окно мастерской, безмолвные скульптуры, музыка

Скрябина — хотелось соединить Скрябина с Неизвестным, хотя это наверняка было ошибкой…