смертельного риска». А пока было ясно только то, что младшего обвиняют в измене Родине.

В поисках справедливости Михалкову-старшему довелось свидеться с Берией, назвавшим

брата Мишу «плохим человеком». После Лефортова Михаила отправят в лагерь под Рязанью.

Здесь братья и встретятся. «Я не узнал Мишу в первое мгновение… Он был в такой заношенной

робе… Он так глядел на меня… Мы крепко обнялись и поцеловались… И остались одни, и он

долгодолго рассказывал мне, как и что произошло с ним за многие-многие месяцы войны. А я

смотрел на его голые руки, торчащие из коротких рукавов, на впалые, давно не бритые щеки, на

разбитые ботинки…»

По смерти Сталина его дело будет пересмотрено и «за отсутствием состава преступления»

сняты обвинения. М.В. Михалкова наградят орденом Славы, добавившимся ко многим орденам

и медалям за участие в Отечественной войне.

Михаил Владимирович известен и как поэт, прозаик, публицист. Печататься начал в 1950

году под псевдонимом Михаил Луговых, а потом — Михаил Андронов, вероятно, в честь

любимого племянника…

Особое место в мемуарах Сергея Михалкова занимают страницы, посвященные его

общению с лидерами страны в разные эпохи ее социально-исторического бытия: от Сталина и

Берии до Горбачева и Ельцина. Особое внимание проявляли к нему и более поздние

руководители. Все это — выразительные характеристики как положения в обществе самого

Михалкова, так и образа страны в целом.

В пересказе Сергея Владимировича эти события его жизни получают даже и

анекдотическое звучание из-за особой, увлекательно сказовой интонации и чувства юмора,

присущего Михалкову. Таковы, скажем, рассказы о телефонных беседах с государственными

вождями, с Брежневым, например…

История телефонных контактов советских вождей с советскими же писателями в эпоху

победного шествия социализма, начиная, естественно, со звонков Иосифа Виссарионовича, о

которых я уже поминал, ждет своего летописца. Сюда вошли бы и те устные рассказы, которые

с горьким юмором слагал М.А. Булгаков о реальных звонках Сталина и воображаемых своих

встречах с ним. И те, которые озвучивал Сергей Владимирович. Одновременно можно было бы

проследить и эволюцию отношения властных фигур от Сталина до Брежнева и далее к

«инженерам человеческих душ». У первого, скажем, внимательность до шизофрении, когда

каждое слово, каждый образ художника мог стоить ему жизни. В послеоттепельный период

произнесенное слово уже не могло обернуться кровью, не убивало. Сергей Владимирович

дожил до тех исторических лет, когда за репликами вождей уже ничего не могло стоять, кроме

их специфических шуток.

Сергей Владимирович пережил и Сталина, и Хрущева, и Брежнева. Постсоветские

времена заставили его несколько растеряться. «В 1991 году я не вышел, а выпал из КПСС, —

грустно шутил он. — Ив моем преклонном возрасте предпочитаю оставаться вне какой-либо

партии…» «Ничего, отец проломим», — успокаивал его старший сын, вдохновленный первыми

Виктор Петрович Филимонов: ««Андрей Кончаловский. Никто не знает. .»»

41

выступлениями Горбачева. «Я помню, с каким восторгом, находясь в Америке, я слушал его

выступление, у меня даже слезы на глазах выступили от восхищения Горбачевым! Когда я

представил себе, что Ленинград вернет себе название Петербург, а в Исаакиевском соборе

зазвучат колокола, как до революции, я стал жить в ожидании новых времен…» Уже к середине

1990-х взгляды Андрея сильно поменяются, а десятилетием позднее он выступит с резкой

критикой как самого Горбачева, так и отечественных либералов, фундаторов перестройки и

лидеров шоковой социально-экономической и политической «терапии» в стране.

С.В. Михалков никогда так резко не обозначал своей позиции, как его старший сын в

2000-е годы. В его мемуарах последних лет можно было прочесть, что ему неоднократно

пришлось общаться с улыбчивым Михаилом Горбачевым, партийным руководителем «с

человеческим лицом», встречая, как правило, понимание и поддержку. Михалков верил и

новому лидеру, как когда-то Сталину, «верил в его преданность социалистическим идеалам,

видел в нем убежденного партийного деятеля, взявшегося за коренные преобразования в

партии, за решительные перемены в жизни советского общества».

Правда, в тех же мемуарах есть и критические строки по поводу трансформаций,

произошедших с Михаилом Сергеевичем «под давлением развивающихся в советском обществе

центробежных сил». И совсем неожиданный в связи с этим для Михалкова риторический

вопрос: «На каких же глиняных ногах держалась идеологическая система нашего государства,

если за столь короткий срок она смогла до основания развалиться, похоронив под своими

обломками провозглашенные ею «коммунистические идеалы».

Но пришел Ельцин, государственные лидеры следующего призыва, а представительность

и весомость фигуры С.В. Михалкова никак не потеряла в своем качестве. Хотя СМИ в

постсоветское время и стали высказываться о нем вольнее, но это не повлияло на официальное

к нему отношение. Безусловный факт, свидетельствующий о том, что уж слишком крутых

мировоззренческих перемен, которые могли бы всерьез взволновать его, в стране не произошло.

Но годы жизни бежали. И он с усиливавшейся тревогой и даже, может быть, страхом

обозревал окружающее пространство, не находя в нем многих и многих своих ровесников, а то

и людей гораздо моложе его, но которых он хорошо знал.

На склоне лет ему опять повезло. «Я в 83 года встретил женщину, которая мне сначала

понравилась, а потом я понял, что без нее не могу жить. Она от меня радости тоже имеет не

много, потому что жить с таким, как я, довольно сложно. Но я люблю ее как человека, как

женщину, которую я не могу ни с кем сравнить».

Эта женщина — Юлия Валерьевна Субботина, физик, дочь академика РАН. В момент

заключения брачного союза с патриархом ей еще не было сорока. По ее словам, он умер в

сознании, произнеся перед кончиной: «Ну, хватит мне. До свидания».

Скончался С.В. Михалков 27 августа 2009 года в НИИ им. Бурденко и был похоронен на

Новодевичьем кладбище Москвы. Похороны проходили в закрытом режиме, только для семьи и

близких друзей, под музыку оркестра почетного караула. Ритуальное прощание прошло без

выступлений.

«Оглядываюсь с высоты своего преклонного возраста на прожитую жизнь и, соотнося

свою судьбу с судьбами других советских людей, могу признаться, что мне в жизни везло. Я не

разделил участи сотен тысяч моих соотечественников в сталинских лагерях, не попал в

фашистский плен и не был убит на войне, как десятки военных корреспондентов. Я рано нашел

себя как детский писатель и сатирик. Мне повезло на друзей, на умных, талантливых,

доброжелательных наставников. Я дорожил и дорожу любовью моих читателей, а это люди

разных возрастов. Это ли не счастливый итог жизни?..»

Глава пятая Призраки Страны детей

…А моя страна — подросток…

Виктор Петрович Филимонов: ««Андрей Кончаловский. Никто не знает. .»»

42

Владимир Маяковский. Хорошо!

…Он манит вновь. — Иди; я за тобой.

В. Шекспир. Гамлет

1

Андрей называл отца в последнее десятилетие его жизни «любимым антагонистом», с

которым «отношения, в общем, всегда были хорошие». А с годами стало формироваться к нему

по-настоящему любовное сыновнее чувство. После смерти Михалкова-старшего это чувство в

Андрее внятно окрасилось мудрым приятием отца как такового, как родной крови — каким бы

он ни был в глазах других.

Вот как в начале 1990-х, в интервью, данном немецкому журналисту Клаусу Эдеру, он

пояснял перемены в отношениях к отцу на разных этапах своего мировоззренческого