Но Гаддик ускользнул и 16-го октября с 4.000 австрийских кроатов явился у Котбусских и Силезских ворот. Берлин, отовсюду открытый, имел на защиту свою только две тысячи городовой стражи, триста человек солдат и сотни две новобранцев. При первом известии о появлении Гаддика королевская фамилия выехала в крепость Шпандау. Комендант Берлина, Рохов, до того перепугался, что бросил столицу и также ускакал в Шпандау. Отряд Лангенского полка один выступил против неприятеля. Гаддик сбил палисады, которыми были прикрыты ворота, ворвался в предместье, окружил храбрый прусский отряд и изрубил его на месте. Грабеж и бесчинства, производимые кроатами в предместье, привели в трепет всю столицу.
Между тем Гаддик, зная о приближении Морица Дессауского и постигая всю опасность замедления, торопился поскорее окончить свое дело. Он послал своего адъютанта в магистрат, требуя 300.000 талеров контрибуции. Члены магистрата, чтобы успокоить жителей, решились выплатить 200.000 талеров. После долгих споров с обеих сторон помирились на 215.000. Едва деньги были отсчитаны, Гаддик с величайшей поспешностью отступил в Коттбус. Два часа спустя прискакал Сейдлиц с 3.000 гусар на спасение столицы, а на другой день последовал за ним весь корпус Морица. Но было поздно -- увертливый партизан успел уже скрыться.
Фридрих с досадой узнал о позорном средстве, которым была куплена свобода его столицы. Но делать было нечего. Враги его походили на стоглавую гидру: едва отсекал он ей одну голову, другая нарастала, а между тем силы его истощались. Каждая мелкая стычка уносила горсть храбрых, каждая значительная битва стоила нескольких тысяч воинов. Поневоле надлежало прибегать к золоту, где нельзя было взять мечом. Но из всех врагов его самым забавным был имперский сейм, собранный в славном старинном городе Регенсбурге.
Эти мудрые парики издали следили за ходом военных действий. Видя истощение прусских сил, слыша о вторжении союзных войск во все края прусского королевства и даже о походе Гаддика на Берлин, они решили, что Фридрих погиб окончательно и поторопились произнести над ним свой приговор. Имперский сейм {294} объявил его "лишенным всех владений и курфюрстского сана". 14-го октября от сейма был отправлен государственный нотариус Априль с депутатами для объявления имперского декрета прусскому посланнику графу Плото.
Именем сейма приглашался он явиться в зал заседания для выслушивания, вместо своего государя, приговора верховного имперского судилища. Граф Плото встретил депутатов в шлафроке. Но когда нотариус с приличной важностью начал читать свою бумагу, он не дал ему докончить, вытолкал его из комнаты и велел своим людям сбросить с лестницы. Прочая депутация, в страхе и ужасе, разбежалась во все стороны, потратив величественные свои парики и шляпы.
Тем и кончился грозный приговор верховного судилища Германии!
Но теперь Фридриху надлежало употребить всю бодрость духа и все свои силы, потому что для него наступала самая критическая минута. Корпус герцога Бевернского был сильно стесняем. В то же время пришло известие, что Субиз с имперской армией проник в Саксонию и почти дошел до Лейпцига. Фридрих решил сперва вытеснить этого опасного врага в Тюрингию, боясь, что он расположится зимними квартирами в Саксонии. Наскоро соединил он свои разбросанные корпуса, которые составили до 20.000 человек, и двинул их к Лейпцигу. Неприятельская армия отступила к Сале и, чтобы воспрепятствовать пруссакам перейти через эту реку, заняла города Галле, Мерзебург и Вейсенфельс. Фридрих быстро последовал за неприятелем. Предводительствуя лично своим авангардом, он дошел до Вейсенфельса. Французы очистили город и переправились через Салу. Они зажгли за собой мост, чтобы остановить {295} пруссаков. Фридрих послал отдельный корпус к Мерзебургу, но и там все мосты были разрушены. Французы отретировались к Мюхельну и стали лагерем. Пруссаки стали наводить понтоны в разных местах; неприятель не мешал им. Фридрих переправил армию через реку и стал лагерем напротив Мюхельна. Осмотрев позицию неприятеля, король нашел, что его можно легко и выгодно атаковать; на следующий день он решился начать действия. Но прусские гусары, отправляясь вечером на фуражировку, воспользовались беспечностью неприятеля, проникли в его стан, захватили множество лошадей и несколько сот солдат увели из палаток.
Это заставило Субиза за ночь переменить позицию. Фридрих двинулся на следующее утро против неприятеля, но, заметив перемену, отложил свое намерение и отступил к деревушке Росбах, лежащей в одной миле от Люцена.
Французы праздновали отступление Фридриха, как победу. Громы литавр и веселые песни раздавались в их стане. "Вот вам и непобедимый герой! -- говорили офицеры. -- При одном взгляде на нас он уже бежит. Но мы оказываем слишком много чести Бранденбургскому маркизу, воюя с ним! Побеждать его смешно, надо просто забрать его со всей шайкой в плен и отправить на потеху в Париж!" Такая хвастливость происходила у французов от уверенности, что Фридрих теперь в их руках и не может вырваться. Бо-{296}ясь, чтобы он не ускользнул от них, Субиз вознамерился немедленно напасть на пруссаков и полонить всю их армию вместе с предводителем.
Рано утром, 5-го ноября, французский генерал граф Сен-Жермен с 6.000 человек расположился против Росбахского лагеря, при Гресте, чтобы отрезать пруссаков, находившихся в Мерзебурге. Остальное французское войско пошло вправо, на Бутштет, в намерении обогнуть левое крыло прусской армии, чтобы ударить на нее в тыл в случае ее отступления на Вейсенфельс. Один только корпус остался неподвижен против пруссаков. Все эти движения совершались явно, с песнями, при громкой, веселой музыке и с барабанным боем.
Фридрих спокойно смотрел все утро на движения неприятелей. В двенадцать часов прусские солдаты стали обедать. Король также сел за стол со своими генералами. Разговор шел о посторонних предметах, ни слова -- о предстоящей опасности. Сердца пруссаков бились от страшного ожидания, но никто не смел заикнуться о положении войска. Все взоры были устремлены с надеждой и упованием на короля, в голове которого созревал уже план битвы. Французы дивились равнодушию пруссаков и приписывали его совершенной безнадежности. "Несчастные хотят нам отдаться в плен, {297} не потеряв заряда!" -- говорили они и продолжали свой марш. В два часа Фридрих встал из-за стола, спокойно вынул зрительную трубу, окинул взором все диспозиции неприятеля и велел ударить тревогу. В несколько минут поле было убрано и очищено, обозы отошли назад, артиллерия выдвинулась, войска стояли в строю. Королю подвели коня. Как молния, пролетел он перед рядами, приветствуя солдат. В середине он остановился, махнул рукой и около него образовался полукруг генералов и офицеров.
"Друзья! -- сказал он громко, обращаясь к войску. -- Настала минута, в которую все для нас драгоценное зависит от нашего оружия и нашей храбрости. Время дорого. Я могу сказать вам только несколько слов, да много говорить и не для чего. Вы знаете: все нужды, голод, холод, бессонные ночи, кровавые сечи -- я делил с вами доныне по-братски, а теперь я готов для вас и за вас пожертвовать даже жизнью. Требую от вас такого же залога любви и верности, какой сам даю вам. Прибавлю одно: не для поощрения, а в воздаяние оказанных вами подвигов, отныне до тех пор, пока мы вступим на зимние квартиры, жалованье ваше удваивается. Вот все! Не робеть, дети! С Богом!"
Громкие клики прервали благоговейную тишину, с которой солдаты внимали своему вождю. Ряды зашевелились и, как под электрическим ударом, колонны встрепенулись и двинулись вперед.
Французы были изумлены быстрой переменой в прусском лагере. "Да это настоящее оперное превращение! -- восклицали они. -- Наконец, очнулись! Они хотят бежать, но нет, мы их не упустим!" И крылья их пошли с удвоенной быстротой.
