Весьма показательно, что разночтения текста издания 1792 г. в большинстве своем перекликаются как с Воскресенским списком, так и со всеми списками Музейского вида за некоторыми исключениями, что указывает на возникновение Болтинского списка ранее общего протографа известных нам списков Музейского вида. Сравнивая приводимые примеры, можно видеть, что написание слов в тексте издания 1792 г. в ряде случаев не проясняет, а затемняет смысл по сравнению с таким же местом Воскресенского и других Музейских списков. Уже одно это должно было вселить сомнение в ту интерпретацию «метода работы» Болтина, которую утверждает С. Н. Валк. Однако, поскольку мнение это было дважды высказано в печати в категорической форме, следует показать текст издания 1792 г. еще с одной стороны — со стороны его формальной структуры.
Все списки Правды Руской Пространной редакции имеют традиционное для каждого вида членение на главы, по большей части с заголовками, писанными киноварью, отмеченными прописными буквами в начале абзаца или каким-либо иным способом. Некоторые виды отличаются еще делением на две неравные части — на «суд Владимира» и на «устав Владимира», за соблюдение чего Болтина упрекал еще Карамзин, считавший такое деление «ошибкой»[563]. Подобное разделение на главы (вернее, на абзацы, т. к. глав меньше) не совпадает с общепринятым делением всего текста на статьи[564], но, будучи своего рода «жесткой конструкцией» для каждого вида, позволяет сравнивать между собой списки разных видов и служит добавочным археографическим признаком.
Критики издания 1792 г., предположив полный произвол Болтина в отношении текста и его структуры, забыли о примечании издателя на стр. 37–38 и, указав на Воскресенский список как на оригинал издания, не потрудились сверить их формальную структуру. В том, что структура изданного текста осталась в первоначальном виде, убеждает не только всё вышеизложенное, но и характерные заголовки, вынесенные над текстом, и членение на «статьи», отмеченные абзацами с начальной прописной буквой.
Подобная сверка структур, полагаю, привела бы их к несколько иным заключениям. Так, сравнивая структуру Воскресенского, а вместе с ним и всех Музейских списков, со структурой текста издания 1792 г., наиболее существенные отличия в членении и объединении абзацев оказываются в статьях 7–8, 20–28, 30–31, 59–65, 71–73, 98–106 (по академическому изданию 1940 г.). Это составляет 32 статьи — четвертую часть всего объема Правды Руской. Различие заключается в группировке статей, в их заголовках, абзацах и т. п., иначе говоря, в той структуре текста, которая меньше всего пострадала от произвола переписчика, оставаясь, как правило, неизменной и в данном случае не позволяющей утверждать использование этих списков в качестве архетипа издания.
Заканчивая обзор издания 1792 г., приходится высказать сожаление, что критик, демонстрируя «ограниченность» и «антиисторизм» И. Н. Болтина, который якобы полагал, что «списки Русской Правды различаются отнюдь не по своему происхождению и различному отсюда значению»[565], не сформулировал свою точку зрения на задачи, преследуемые Болтиным, если те, что объявлены им в предисловии, не соответствовали действительности. Однако С. Н. Валк этого не сделал, остановившись перед утверждением, что с помощью вивисекций над текстами Болтин дополнял и «улучшал» текст Правды Руской.
Этот единственно возможный вывод, напрашивающийся из работы Валка, оказывается и наиболее уязвимым. Уже первый опыт со статьей 1-й должен был его убедить, что Болтин не только «обогащал» текст за счет других списков, но и «изымал» из него необходимейшие его части. Критика удивило, что Болтин «опустил» часть перечня «аще ли будет княжь мужь, или тивун княжь, или тивуна княжа», «прибавил» «ябетника» и «выбросил» «горожанина», «имеющегося во всех списках Карамзинской группы»[566].
Но дальнейшие сравнения — если он их только делал — должны были бы это удивление усугубить. Наряду с разночтениями и выпадением незначительных слов, в главе «О мече» издания 1792 г. отсутствует фраза «или нос оутнет», имеющаяся во всех списках Музейского вида в статье 27-й. Далее, совершенно невероятно исчезновение из текста издания 1792 г. шестнадцати (!) статей о приплоде скота, зерна, стоимости труда, содержащих ценнейший материал не только по экономике феодального хозяйства, но и о ценах, соотношении денежных единиц, исчислении «натурального» процента [ПР, 1940, 377–380].
Ни И. Н. Болтин, ни А. И. Мусин-Пушкин, столь живо интересовавшиеся именно такими данными, специально занимавшиеся монетной системой и финансами древней России, не прошли бы мимо подобного материала, использовав его хотя бы в примечаниях, если бы имели его в руках. Но этого не произошло, и статьи эти оказываются неизвестны Мусину-Пушкину даже много позднее, и только Карамзин впервые публикует их по списку «летописи Засецкого» и списку Правды Руской Горюшкина в примечаниях ко 2-му тому «Истории государства Российского»[567].
Столь же невероятно предположить, что Болтин отказался от устава «О городьскых мостех», имеющегося во всех известных списках Музейского вида, кроме двух — Музейского II и Ундольского II [ПР, 1940, 390]. Это тем более показательно, что в примечании к слову «изгой» статьи 1-й Болтин показывает свое знакомство с этим «уставом», но называет его «росписанием городским», известным ему по списку в Псковской летописи, «имеющейся в библиотеке у одного из наших соотечественников древности любителя» [ПР, 1792, 8–9], т. е., по-видимому, у А. И. Мусина-Пушкина. Можно с уверенностью утверждать, что, встретив этот устав в составе хотя бы одного из списков Правды Руской, Болтин не поколебался внести его в издаваемый текст с такими же оговорками в примечаниях, как то было сделано со статьей «О муке».
Подведем итоги. Как можно видеть, текст, изданный Болтиным, не был ни Мусин-Пушкинским, ни, тем более, Воскресенским списком Правды Руской, однако по своему содержанию он имеет много общего с некоторыми текстами Карамзинской группы, в особенности со списками Правды Руской Музейского вида, хотя ни с одним из известных списков не может быть идентифицирован. Является ли это доказательством, что у Болтина не могло быть в руках не известного нам пергаменного списка Правды Руской? Подобная постановка вопроса мне представляется не научной, переводящей плодотворную дискуссию в область веры, где отсутствие оригинала изданного некогда произведения становится единственным доказательством его «подложности». В таком случае, выходом из порочного круга, поскольку скептики не признают иных аргументов, кроме «факта», остается выбор одной из двух точек зрения.
Согласно первой, в руках И. Н. Болтина, известного его современникам и нам как тщательного исследователи и добросовестного историка, находился пергаменный список Правды Руской, который он издал в 1792 г. с возможной точностью, оговорив в примечаниях все немногие дополнения и наиболее серьезные отличия данного текста от других списков. Согласно другой, точке зрения, в окончательном виде представленной С. Н. Валком, издание 1792 г. является бессистемной, случайной компиляцией, прикрытой явной ложью предисловия, которую критик иронически называет «ошибкой»[568].
В первом случае издание 1792 г. предстает блестящей работой первоклассного ученого, проведенной на удивительно высоком уровне для своего, да и последующего времени, позволяя продолжать поиски оригинала изданного текста, в то время как другая точка зрения оказывается лишенной какого бы то ни было интереса и перспективы. Она перечеркивает работу и текст, а заодно бросает тень не только на Болтина, но и на его соучастников в издании, понимавших, что становятся укрывателями безусловного подлога.
