Поскольку такое заключение никак не проясняет вопроса, попытаемся посмотреть на эту лексему со стороны русской, а не тюркской орфографии.

Всего в распоряжении исследователя девять фактов написания этой лексемы: «с кооуи», «с куи», «с коуи Бастеевою чадью», «с кооуи черниговськими», «бяхоу кооуеве», «с кооуи», «возмятошася ковоуеве», «ковоуи», «ковоуемь». Посчитав второй из приведенных примеров («с куи») обычной опиской, можно видеть устойчивое написание удвоенного «о» перед «у», заставляя предполагать наличие здесь непонятого переписчиком (или редактором) предлога «ко» перед дифтоногом «оу». В таком случае мы получаем обычный ряд — «ко уи», «к уи», «ко уи», «ко оуи», «ко оуеве», «ко оуи», «ко воуеве», «ко воуи», «ко воуемь», сопоставимый с соответствующими лексемами Ипатьевской летописи (6478/970 г. «и бе Добрыня оуи Володимиру» [Ип., 57]; 6493/985 г. «иде Володимиръ на болъгары съ Добрынею, оуемъ своимъ» [Ип., 71]; 6654/1146 г. «посла Святославъ в половце к оуемъ (вар.: „оуеви“) своимъ и прииде ихъ к немоу в борзе 300» [Ип., 329]; 6665/1147 г. «Святославъ же поведа Иванкови Гюргевичю… и половцемъ дикымъ, оуемъ своимъ, Тюнракови Осоулоуковичю и братоу его Камосе» [Ип., 334].; «и тогда придоша к немоу сли (вар.: „послы“) ис половець от оуевъ его съ Василемъ половциномъ» [Ип., 341]; 6665/1147 г. «придоша к нем бродничи и половци придоша к немоу мнози оуеве (вар.: „рода“) его» [Ип., 342]; 6746/1238 г. «идоста Михаилъ и Ростиславъ ко оуеви своемоу в ляхы» [Ип., 783]; 6748/1240 г. «потом же Михаилъ иде от оуя своего на Володимер» [Ип., 788]; 6749/1241 г. «се ли твори возмездье оуема своима во добродеанье» [Ип., 791]; 6760/1252 г. «изгна Миндовг сыновца своего <…> пославшомоу на воину со воемь (вар.: „съ вуемь своим“) своими» [Ип., 815]; 6760/1252 г. «Тевтевилъ же прибеже во Жемоить ко воуеви (вар.: „къ оуеви“) своемоу» [Ип., 817];

6787/1279 г. «поведе Володимероу оуи его, князь Болеславъ, на сыновча своего, на Кондрата» [Ип., 880]) и Лаврентьевского списка (6478/970 г. «бе Добрына оуи Володимеру» [Л., 69];

6488/980 г. «посади Добрыну оуя своего в Новегороде» [Л., 79];

6493/985 г. «иде Володимеръ на болгары съ Добрыною съ воемъ (РА — „оуемъ“) своимъ» [Л., 84]; 6636/1128 г. «и бе оу него оуи (РА — „уи“) его Добрына» [Л., 299]), практически повторяющего чтение НПЛ [НПЛ, 121, 128, 132, 138].

Количество этих примеров я полагаю достаточным, чтобы раз и навсегда отказаться от «племени ковуев», признав в таком написании ошибочное соединение предлога «ко» с формой множественного числа существительного «уй/оуй» — «оуи», т. е. ‘братья матери’, а более широко — ‘мужчины рода матери’, как то можно видеть по фразеологии Ипатьевской летописи в ст. 6654/1146 г., когда к Святославу «пришло их 300».

Из всех приведенных выше четырех примеров с использованием лексемы «кооуи/ковоуи» практически не требует корректуры при объяснении третьего в ст. 6678/1170 г., где указывается что Михалко был послан к Новгороду «с [к]оуи», т. е. с родом своей матери, каким в данном случае являлась «Бастеева чадь». Менее ясны два предшествующих примера, однако тот факт, что в 1151 г. «черные клобуки» просили отправить «ко оуям» за вежами и семьями с ними именно Владимира Мстиславича, позволяет предполагать или «штамп» позднего редактора, который изначально не понял выражения «ко оуям», сделав из этой лексемы этноним, и тут же использовал его еще и в ст. 1162 г. (что наиболее вероятно), или (что маловероятно) какие-то родственные связи Владимира Мстиславича с «черным клобуком» по женской линии.

Более сложен и требует обстоятельного разбора рассказ 1185 г. о походе новгород-северского князя в степь, и вот почему. В одной из предшествующих работ я обратил внимание на некоторые его реалии («черные люди», «отроци боярские» и др.), принадлежащие времени не ранее второй половины XIV в.[167] Другими словами, эти лексемы не могли попасть в данный текст не только в конце XII в., к какому времени его обычно относили исследователи, но и в конце XIII или в самом начале XIV в., как определяли окончательное время сложения на Волыни протографа Ипатьевской летописи[168]. В то же время, они отсутствовали в остальном тексте. Из этих наблюдений следуют два вывода:

1) указанные термины попали в текст рассказа о походе 1185 г. протографа Ипатьевской летописи во второй половине XIV или в первой четверти XV в. при кардинальной переработке именно этого рассказа, и 2) обращение к указанному рассказу при игнорировании всего остального корпуса летописных известий архетипа Ипатьевской летописи может объясняться только знакомством редактора-переработчика со списком «Слова о полку Игореве». Отсюда с неизбежностью проистекает заключение, что именно тогда из текста «Слова…» в протограф Ипатьевской летописи попали «Каяла», «море», «Лавор», «Донец», «трехдневный бой», «заворачивание полков» и прямые текстуальные заимствования, — всё то, что в противном случае приходилось бы объяснять двукратным обращением редакторов свода к древнерусской поэме.

Такой вывод нашел свое подтверждение и в ряде других обстоятельств похода и боя, почерпнутых редактором, по всей видимости, уже из владимиро-волынских статей Ипатьевского архетипа второй половины XIII в. (напр., пеший бой вкруг озера), в котором якобы поначалу принимали участие «ковуи», ударившиеся затем в бегство.

Как появились в повествовании и какое место в протографе рассказа занимали собственно «уи», породившие «ковуев»? Ответ, как мне представляется, подсказывает, во-первых, подчиненность в рассказе данной лексемы имени «Ольстина Олексича, Прохорова внука», о чем говорится не только в начале, но напоминается и далее («иже бяху с Ольстином ковуеве»), и, во-вторых, упоминание в ст. 6692/1184 г. — в действительности относящееся к 6693/1185 г., как то показывают переставленные фрагменты, — о поездке Ольстина Олексича, «мужа» Ярослава Всеволодовича черниговского, к Кончаку: «Ярославъ же… посла к нимъ моужь свои Ольстина Олексича» [Ип., 635]; «азъ есмь послал к нимъ моужа своего Ольстина Олексича, а не могоу на свои моужь поехати» [Ип., 636]. Тот факт, что Игорь, отправляясь в Степь, «испроси» у Ярослава «в помочь» именно Ольстина Олексича, незадолго до этого ездившего к Кончаку в связи с какими-то переговорами, в том числе и о «мире», делает в высшей степени вероятным предположение, что «Прохоров внук» был наполовину половец и ехал «ко уи» или «с оуями» (в тексте — «с коуи»), и должен был стать гарантом мирных намерений Игоря, пополняя своей дружиной еще и физическую защиту. Таким образом, первоначальный вид фразы можно реконструировать как ‘испроси у Ярослава помочь Ольстина Олексича, Прохорова вноука, ко оуи’, к чему сначала было добавлено «черниговскими», а затем развернуто «уточнение» по типу В. Н. Татищева.

При переработке «оуи» превратились в «кооуев/ковоуев», оказавшихся тем более к месту, что переработчику требовалось объяснить отсутствие дальнейших упоминаний о судьбе самого Ольстина Олексича.

Такое переосмысление «оуев» в конце XIV или в начале XV в. можно считать весьма симптоматичным, как, впрочем, появление данного термина в письменности киевской Руси в середине XII в. и его полное забвение и выпадение из активной лексики в последующий период. В системе славянских родственных связей, всё равно, «большой» или индивидуальной семьи, определяющими всегда были «мужские линии», почему женщина у славянских народов в доме занимала подчиненное положение, а за его пределами практически не играла никакой роли. Об этом лучше всего свидетельствуют древнерусские летописи, как правило, не знающие женских имен, а в случае необходимости указывающие или на происхождение женщины (отчеством) или на ее принадлежность (по мужу). Как и в Европе, на Руси выдаваемые замуж женщины в дальнейшем не становились для своих мужей гарантами получения помощи от ее отца или братьев, будучи разве что причинами последующих наследственных притязаний или семейных раздоров. Совсем иначе обстояло дело у половцев, где кровное родство по материнской линии ценилось выше, чем по линии отца. Можно сказать, что ребенок принадлежал всему роду его матери, в первую очередь, ее братьям, «уям», накладывая на всех членов рода обязательство оказания ему помощи и защиты, и тем самым распространяя на них «уйство», подтверждение чему можно видеть в уже цитированных фрагментах ст. 1146 г.