Я тяжело дышал, но это не имело значения. Боль прошла. Абдель принес мне завтрак.
– Абдель, пожалуйста, почитай мне псалом.
Суть я знал: Бог милостивый. И спасены будут все страждущие. Но я не понимал, я устал. Мне было тяжело уловить значение слов, что казались такими понятными.
Вечеринка началась в четверг вечером. Мы поужинали, а затем отправились в большое помещение, чтобы послушать певцов Алаты. В их песнях было столько печали: арабские интонации, громкое пение, низкие басовые голоса, что эхом раздавались в горах, заглушая крики канюков, которые летали кругами у нас над головами. Я устал, но не мог заставить себя покинуть помещение. Они пели для меня, для Беатрис. Я попросил исполнить «Славься, Царица». Они пели превосходно. Я погрузился в раздумья. Беатрис любила этот гимн. Они пели и смотрели на меня, прислоняя левые руки к ушам, голоса эхом раздавались повсюду. Я устал от эмоций. Когда они ушли, я не ел и не разговаривал, и слышал только многоголосие Корсики. Пастух нагнулся и поцеловал мою руку. Абдель не укладывал меня в постель до самой ночи. Меня трясло от лихорадки, и я плохо спал.
Впервые после прибытия на Корсику десять дней назад, я решил присоединиться к детям, когда они пошли на пляж. Моя двоюродная сестра Барбара, ее муж Филипп и их шестеро детей были в старом месте семьи Поццо, бухте, возле которой тридцать лет разбивали палатки. Точно так же, как и ее бабушка двадцать лет назад, Барбара плела гобелен в тени навеса, наблюдая за толпой. В полдень меня посадили возле нее, и я начал вспоминать пляж детства.
Мой друг Франсуа остался парализованным во время небольшого волнения на море, гораздо меньшего, чем сегодня. Он плавал со своей женой и детьми, которые играли и брызгали друг на друга водой, когда волна покрупнее накрыла их. Все вынырнули, громко смеясь, кроме Франсуа, лежавшего лицом в воде. Они подумали, что он притворяется. Когда они увидели, что он не дышит, они вытащили его на пляж. Он сломал первый и второй шейные позвонки. Благодаря его вере и любящей семье, он продержался семь лет, не вставая с постели. Врачи не могли в это поверить. Но затем он умер.
Я посмотрел на горизонт. Сангвинарные острова выделялись на фоне неба. Легенда гласила, что их назвали в честь жертв чумы, с их «черной кровью», и что их доставляли туда на протяжении четырех столетий господства Генуи, с XV до XVIII столетия. Другая легенда гласила, что причиной тому было закатное солнце, окрасившее их в цвет крови. Я думал о тебе, Беатрис. Смерть унесла и этих несчастных, заболевших чумой. Их связали и сожгли, и их прах был развеян на этих выжженных бесплодных островах.
Барбара оторвалась от своей работы, чтобы посмотреть на детей. Все было хорошо. «Не переживай, братец, вы с Беатрис снова будете вместе». Я посмотрел на Абделя, который играл с детьми внизу, на пляже. Летиция загорала в жарких лучах солнца. Ее черные волосы и бледная кожа сверкали. Она стала женщиной. Дети Барбары прыгали и дурачились. Мы все собирались встретиться позже на большом пляже в Капо-ди-Фено.
Абдель посадил меня в маленький автомобиль. Робер-Жан прислонился сзади, чтобы я не заваливался на поворотах. Мы приехали в ресторан под названием «У Пьеррету», лачугу на просторном, красивом и опасном участке пляжа. Моя замечательная команда перенесла меня через песок и посадила во главе стола. Дети плавали голышом в стороне. Я, успокоенный прибоем, погрузился в состояние безразличия. Стемнело, и я сжался в кресле. Несколько молодых женщин улыбнулись и поздоровались со мной. Я дремал, пока не пришли дети и не расселись вокруг длинного стола под пальмами. Кузен Филипп обо всем позаботился.
Спагетти с осьминогом, которого сегодня в обед поймали на пляже и столовое вино, оформленное в стиле острова в бутылках без этикеток. Дети начали болтать, набивая желудки едой, но юный Франсуа не ел, он злился из-за того, что его посадили в конце стола. Я велел ему подойти и сесть между своим отцом и мной, что он и сделал, расплываясь в широкой улыбке. Из всех детей Барбары он был наиболее чутким. Другие дети – Мари, которая разговаривала как невоспитанная шестнадцатилетняя девчонка; Титу, самый младший, с большими глазами навыкате; и Джозефин, в которую Робер-Жан был влюблен, как и все мы были влюблены в ее мать. Дети вышли из-за стола, чтобы купить мороженого, и исчезли в темноте. Сколько раз мы приходили сюда с Беатрис? Когда-то мы вместе провели здесь ночь. Она была счастлива. Нам было тепло, и время от времени нас будил шум прибоя.
Около полуночи меня сильно начало трясти. Я сказал Абделю, что пора собираться, и замкнулся в себе. Начались боли. Что-то подобное случилось со мной год назад, когда Беатрис еще была жива, только теперь я был один. Это была тупая, неуправляемая боль, закупорка мочевого пузыря. Катетер засорялся, и моча текла назад в почки и в кровь. Она подступала к мозгу, и меня разрывало. Это было бессмысленно. Именно так за три дня умерла Беатрис. Я терпел пять минут, а потом сдался и завыл, как животное.
Мне казалось, словно все кровеносные сосуды в мозгу лопнули. Я ничего не видел и не мог дышать. Абдель возился с катетером три часа. Время от времени катетер очищался, давление снижалось, а в мозг снова поступал кислород. Я уже подумал, что все прошло, но затем снова начались судороги.
Всю ночь Абдель провел за тем, что вычищал с помощью шприцов испражнения из моего мочевого пузыря. Утром я покрылся потом, кровать была мокрой, и боль вернулась. Я хотел быть с Беатрис, я ни на что не реагировал. Абдель вызвал «скорую». Они не могли ничем помочь. Оставалось только ждать, терпеть и не сопротивляться, радоваться временному облегчению, и опускать руки, когда боль возвращалась.
В больнице по выходным работал только один доктор. Это был кошмар. Но медсестры радовались, когда приезжал член семейства Поццо. Они рассказывали о былых временах, о праздниках в замке, которые они посещали. Доктор сказал, что велика вероятность операции, но Абдель начал слабо протестовать. Они решили поместить меня под наблюдение. С меня непрерывно ручьями стекал пот. В восемь часов паника повторилась. Затем доктор отправил меня машиной скорой помощи назад, в горы. Абдель уложил меня в кровать. Ночь была ужасной. На следующее утро мы думали, не вернуться ли назад. Наконец-то Абдель позвонил и попросил их прислать катетер большего диаметра. Я все еще сильно потел, но уже мог продержаться добрую половину дня.
Как раз во время этих событий, моя сестра Александра со своим сыном навестили меня. Я лежал в кровати, не в состоянии даже поздороваться с ними. В два часа ночи случился еще один сильный приступ. Не помню, чтобы я когда-нибудь переживал такие сильные мучения, подобно женщине, что рожает мертвого ребенка. Беатрис рожала нашего первого ребенка, стиснув зубы от боли и злости. Я громко закричал. Александра поднялась в комнату в самом верху башни. К ней со слезами на глазах присоединилась Летиция. Абдель никого не пускал в мою комнату, отчаянно пытаясь все уладить. Через час боль прошла, но меня пробрала дрожь, и я не мог закрыть рот. Абдель испугался, что я не смогу говорить, так как я сосредоточился на том, чтобы не прикусить язык. Я дышал резко и неглубоко. Потребовалось несколько часов, чтобы тело успокоилось. Утром Абдель проследил за тем, чтобы я выспался. В час дня, как назло, приехали кузены из Бастии. Я попросил Абделя усадить меня в кресло.
– Корсика уже не та, что раньше, – печально произнес Антуан.
Я издалека прислушивался к разговору. Александра слушала, поэтому я мог отдохнуть в чёртовом кресле в шляпе, солнцезащитных очках и джеллабе. Кружилась голова, большие капли пота стекали из-под шляпы. Элен, жена Антуана, заметила это. Я должен был просидеть до конца, в знак уважения к моим друзьям с севера. Элен – утончённая женщина с красивым лицом на тонкой длинной шее – перенесла пересадку костного мозга несколько лет назад и излечилась от рака. Когда Беатрис умирала, она была для нее смелой и чуткой подругой. Красивая и молчаливая, она наблюдала за миром глубоко посаженными глазами. А тем временем ее муж рассуждал о политической ситуации и наслаждался вкусом дикого кабана, которого приготовила Франсуаза.
