Полная катастрофа и для нее, и для меня. Я не сетовал из-за утраты своего тела; я продолжал жить только благодаря ее присутствию. Меня сразу же стала душить депрессия. Я похоронил себя в своей кровати. У меня не было сил говорить.
Психотерапевты пытались помочь мне придать значение несчастному случаю. Боялся ли я, что Беатрис умрет? Жертвовал ли я собой вместо сотен людей, которых хотел уволить, впервые за пятьдесят лет, винодельческий дом Поммери? Меня всегда бросало из крайности в крайность. Была ли это одна из таких же гонок? Хотел ли я быть ближе к Беатрис, разделить с ней ее страдания, понять ее беспокойство? Возможно...
Она была далеко, и меня словно не существовало. У меня не было ни воли, ни желания. Только привычка удерживала меня левитирующим на водяном матрасе. Я хотел спать, но не мог. Меня донимали мысли. Я пытался поддержать ее, улучшить ее самочувствие, но я тоже в ужасе убежал. Как я мог быть таким трусом? Я хотел исчезнуть.
Письма, которые она присылала мне каждый день, были пронизаны ее болью. Она боялась, что не справится. Дети плохо себя вели. Ей было ужасно одиноко в горах Корсики – больше не было нежности. Поцелуи, объятия, нежность рук, детская головка на твоем плече – переживем ли мы опять эти ощущения? Я боялся за нее, одинокую и утомленную. Обретем ли мы опять уверенность? Мы никогда не планируем катастрофы.
Новый компаньон
После года реабилитации в Бретани мы не вернулись Ла Питанс. Беатрис перевезла нас в красивую квартиру на первом этаже в центре Парижа. Она полностью подготовила для меня квартиру. Мой тесть обратился в медицинскую службу вооруженных сил, в результате чего Жан-Франсуа, молодой легионер, раненый во время войны в Персидском заливе, должен был помогать мне с поездками. Это был немногословный парень, живший с волкодавом. Первые три месяца все было хорошо, пока Беатрис снова не попала в больницу. Я попросил Жана-Франсуа забрать меня из больницы в восемь вечера. Его не было до одиннадцати. Наконец, он появился и молча затолкал меня в свой переоборудованный фургон. Дорога домой напоминала сцену из боевика. Он ни разу не остановился на красный. Мое кресло кидало из стороны в сторону. Внезапно он нажал ручной тормоз, когда загорелся зеленый свет, из-за чего автомобиль развернуло поперек дороги, и молча выпрыгнул из машины. Он избил двух человек, которые ехали позади нас и, видимо, пытались объехать, пока он выделывал зигзаги. Затем он опять уселся за руль в молчаливом ступоре, чтобы отвезти меня домой. Я был зол и беспомощен; я подождал, пока он уложит меня в кровать, а потом сказал, что не нуждаюсь больше в его услугах. Он с достоинством заявил, что снова запил. Мы разошлись полюбовно.
Абдель был первым, кто откликнулся на объявление. Всего было девяносто соискателей, среди них один француз. Методом исключения я остановился на Абделе и французе и решил дать каждому неделю испытательного срока. Я чувствовал, что Абдель был своеобразным человеком, он хорошо разбирался в разных ситуациях, проявлял почти материнскую заботу. Более того, он хорошо готовил, хоть и устраивал на кухне беспорядок.
Француз имел неосторожность сказать, что привести в дом мусульманина – то же самое, что впустить в дом дьявола. Это было ошибкой, и я нанял Абделя в тот же день. Мы выделили для него однокомнатную квартиру площадью в двадцать квадратных метров на верхнем этаже. У него было жилье, питание, прачечная и хорошее жалование. Он как-то признался мне, что впервые в жизни к нему относились с уважением. Прежде он перебивался случайными заработками и получал гроши. Абдель был безмерно горд тем, что иногда бросал работодателей в первый же день, после того, как распускал руки при необходимости научить их хорошим манерам. Это мне еще предстояло выяснить.
Однажды он рассказал мне о травме, которую пережил в детстве, и я увидел слезы разочарования на его лице. У его родителей было более десяти детей. Когда ему было три года, его отдали дяде по отцовской линии, у которого не было детей. Видимо, это было привычно для Алжира в то время, но Абдель так и не смирился с этим. Привыкнув к жизни озлобленного одиночки, он почувствовал, что в нашей семье его принимают радушно.
Он затаил обиду на весь мир. Его рост был всего метр семьдесят, и чтобы компенсировать его, он стал невероятно сильным. Он набрасывался на любого, кто «не уважал» его, и на мужчин, и на женщин.
– Это неправильно, бить женщину, – говорил я ему.
– Тогда ей не следовало называть меня грязным арабом.
Естественно, он не стал бы упоминать тот факт, что он прибавил скорости, когда женщина еще была на пешеходном переходе, или подрезал ее, или она просто не отреагировала на его шаблонную фразу в попытке познакомиться, это могло быть что угодно.
Некоторые женщины отказывались от его ухаживаний, но я был поражен тем, сколькие этого не сделали. Я даже видел, как некоторые записывали свои телефонные номера на ладони, хотя их мужья были неподалеку, и похоже, это не сдерживало интерес Абделя. Одна женщина приняла его заигрывания, несмотря на то, что была с матерью и дочерью.
Надо сказать, он был очень забавным и обладал невинным нахальством, которое, должно быть, пробуждало в них инстинкт покровительства, даже если он и в самом деле походил на дьяволенка.
Однажды днем позвонила женщина, она кричала и плакала. Я успокоил ее и попросил рассказать, в чем дело. Я не поверил своим ушам. Она познакомилась с Абделем в полдень того же дня. Она попросила его сводить ее на обед. «Без проблем», – ответил тот, что было удивительно, так как он отказывался тратить деньги на тех, кого завоевал.
Затем он «случайно» остановился возле кладбища Пер-Лашез и, раз уж они были там, попросил «аперитив». Молодая женщина, которая была не такой уж неопытной, описала во всех подробностях, что ей пришлось проделать, чтобы удовлетворить острую необходимость нашего друга. Едва потребность была удовлетворена, он попросил ее вытащить что-то из багажника. Затем он крикнул и бросил ее. Я пообещал подруге Абделя, что он получит строгий выговор.
Абдель пришел домой. Я неодобрительно рассказал ему обо всем, что только что услышал. Его истерика длилась десять минут. В заключение он сказал, что сэкономил на еде и настоящем аперитиве. Он рассказал мне еще кучу таких историй, пока я не остановил его, чувствуя непреодолимое отвращение.
Он боялся только одной женщины: моей любимой дочери Летиции. Если я хотел увидеть ее, то сам звонил ей в комнату, чтобы Абделю не пришлось стучаться к ней. Никогда еще, по его словам, он не общался с такой проницательной девушкой. Это пошло ему на пользу.
Его отношения с мужчинами, между тем, сводились к принципу «кто сильнее, тот и прав». «В жестком мире, – думал он, – лучше быть самым жестоким из всех».
Однажды днем Абдель припарковался около нашего дома, заблокировав парковочное место соседа, и вернулся в квартиру, чтобы запереть её. Я был в машине, Летиция – на переднем сиденье. В следующий момент рядом остановилась машина соседа с дипломатическими номерами и начала неистово сигналить. Это не заставило Абделя пошевелиться. В общем, он обошел вокруг, чтобы проверить, хорошо ли я закреплен. Водитель колотил по клаксону, его лицо было пунцовым. Абдель неторопливо подошел к его двери. Раздраженный сосед выскочил из своей симпатичной вольво и атаковал его. Он был американцем, на голову выше и на двадцать пять килограмм тяжелее Абделя. Но, тем не менее, Абдель схватил его за шиворот: «В чем твоя проблема?» Парень высказался неодобрительно по поводу его неопрятного вида и отсутствия манер на ломаном французском. Удар головой. Изо рта американца потекла кровь. Он был в ярости и требовал встречи с работодателем своего обидчика. Немного бледнее, чем обычно, Абдель указал на меня в глубине машины, а затем вдобавок дважды сильно стукнул его кулаком. Я вздрогнул в своем кресле. Летиции было так стыдно, что она легла на переднее сиденье. Однако американец был повергнут. Он отступил к своей машине, извиняясь, затем сдал назад, чтобы мы могли проехать. Абдель смеялся добрых пять минут, эта перебранка была для него тонизирующим средством. Я думал, что он расслабляется только после того, как выдаст свою дневную норму ударов.
