Мы не сразу понимаем, что это лицо.

Один глаз заплыл и не открывается, на щеке кровоподтек. На носу запекшаяся кровь, губа в черно-красных трещинках, рот заклеен скотчем, почти незаметным на бледной коже.

Нет, исключено. Откуда за спинкой водительского сиденья возьмется лицо? Это не может быть лицом.

Так что поначалу мы не воспринимаем объект как лицо, и лишь потом один из нас догадывается, и все внимательно смотрят.

Улица за порогом книжного магазина пуста, если не считать одного или двух пешеходов. Ни тягача с прицепом, громыхающего по Сандаски-стрит, ни рева дизельного двигателя, раздирающего тишину весеннего дня.

В некоторых мирах грузовик присутствует — едет мимо нас или чуть дальше по улице. Где-то он красный, где-то синий, где-то черный. В том мире, где из окна на нас смотрит девушка, он красно-коричневый, с металлическим отливом и с белой надписью на дверце: «Эрл».

Только в одном мире девушка поднимает разбитое лицо с заклеенным ртом, и взгляд ее единственного открывающегося глаза останавливается на мне. Только в одном мире Эрл протягивает руку за спину и отталкивает девушку, пытаясь спрятать ее. Там Эрл смотрит прямо на меня; его мясистое лицо и карие глаза остаются бесстрастными.

Грузовик начинает тормозить, и из нашего общего сознания исчезаю именно я, отделенный от остальных обстоятельствами.

Нет, я никогда не использовал свои огромные возможности на благо человечества. Они служили мне для того, чтобы красть интеллектуальную собственность людей, существовавших в одном из параллельных миров, и выдавать ее за свою в другом мире. Мой исключительный дар позволял воровать песни и рассказы, а потом публиковать их под своим именем во множестве других вселенных. Я не предупреждал полицию об атаках террористов, о пожарах или землетрясениях. Я даже не читал газет.

Я живу в собственном доме в городе, который в каких-то мирах называется Делавэр, в каких-то Фоллет, в каких-то Минго, — но непременно на пересечении улиц Уильямс и Рипли. В своем скромном особняке с двумя спальнями, иногда с сосной у крыльца, а иногда с кустами кизила, я записываю песни, которые слышал по радио в других мирах, и рассказы, которые читал где-то еще.

В тех мирах, где грузовик проехал мимо, мы смотрим на номерной знак с серебристым ободком, на рисунок обнаженной женщины и размышляем, как поступить. Поблизости есть таксофон — то ли за этим углом, то ли за тем. Мы можем позвонить в полицию и сказать…

Девушку заметил всего лишь один, но теперь его уже нет с нами. Где гарантия, что в каждом из грузовиков есть девушка — связанная, с заклеенным ртом? Мы видели одну — и только.

Многие из нас прекрасно понимают: это оправдание обычной трусости. Старая история. Мы знаем, что число возможностей бесконечно, однако наше общее существование колеблется вокруг многомерного распределения вероятностей. Если мы видели девушку в одной вселенной, то с определенной вероятностью она существует в бесконечном множестве других вселенных.

И, как мне кажется, в таком же количестве миров ей ничего не угрожает.

Большинство тех, в чьих мирах грузовик проехал мимо, вышли на улицу и направились в кондитерскую на противоположной стороне. Кто-то свернул за угол в поисках таксофона, и они отделились от остальных — этот выбор оторвал их от нашего коллектива.

Я — а если точнее, то мы — вездесущ. По крайней мере отчасти. Я могу продемонстрировать фокус на вечеринке, позволив другому своему воплощению вскрыть конверт и заглянуть внутрь, чтобы потом удивить присутствующих. Как правило, мы не ошибаемся. Один из нас может перевернуть первую карту в колоде, а остальные назовут ее. Туз червей, четверка треф, десятка треф. Скорее всего мы угадаем все пятьдесят две карты в колоде — но уж никак не меньше пятидесяти.

Мы — во всяком случае, большинство из нас — способны избегать несчастных случаев, злоумышленников или несущихся навстречу автомобилей. Возможно, кто-то пожертвует собой ради других. Один из нас получает удар первым или замечает опасность, так что остальные получают шанс оседлать кривую вероятности.

Для кого-то из нас грузовик переключает скорость и, громыхая, проезжает мимо. Эрл, Билл, Тони, Ирма — они то смотрят на нас сверху вниз, то не смотрят, и кабина движется дальше. Прицеп металлический, из алюминия. Всегда.

Меня не покидает тревожное чувство. Сегодня нас отделилось больше, чем когда-либо прежде. Сделанный выбор — звонить по телефону или нет — уменьшил количество наших воплощений в шесть раз. Остальные размышляют, что делать.

Большинство запоминают номер грузовика Эрла, поворачиваются, идут на поиски таксофона и исчезают.

В детстве у нас был котенок по кличке Шоколадка. Во всех мирах его звали одинаково. Он любил забираться на деревья, но не всегда мог спуститься на землю. Однажды котенок вскарабкался на самую верхушку клена перед домом, и только по его отчаянному мяуканью мы догадались, что он там, наверху.

Папа не стал снимать его.

— Или сам справится, или…

Мы ждали под деревом до темноты. Лезть на дерево опасно, и сомнений в этом ни у кого не было. Некоторые попробовали, сорвались вниз и исчезли из нашего сознания, переломав руки, ноги или шеи.

Мы ждали, даже на ужин не пошли. Рядом сидели соседские дети — кто-то любил Шоколадку, а другие остались просто ради развлечения. Наконец поднялся ветер.

Мы видели, как один котенок пролетел сквозь темно-зеленую листву, упал в нескольких футах от нас и сломал себе шею, ударившись о тротуар. Его было жалко до слез; остальные из нас сорвались с места, подставляя руки. Мы поймали котенка на лету, смягчив падение.

— Как это у тебя вышло? — спрашивал кто-то в миллионе миров.

Именно тогда мне стало ясно, что я не такой, как все.

Мы отступаем на тротуар, ожидая, пока грузовик проедет мимо, и тогда можно запомнить его номерной знак и позвонить в полицию, не называя себя. Вероятно, копам удастся остановить Эрла, перекрыв дорогу. Полицейские могут задержать его у выезда на федеральное шоссе № 23, в нескольких милях отсюда. Если они нам поверят.

Если к тому времени Эрл не успеет убить девушку. Если она еще жива.

Внутри у меня все сжимается. Нам не дает покоя мысль о том, какой ужас должна испытывать девушка.

Недостаточно просто сообщить полиции номер машины.

Мы выходим на проезжую часть и размахиваем руками, пытаясь остановить грузовик Эрла.

Когда-то мы встречались с женщиной, красивой женщиной с каштановыми волосами, ниспадавшими до пояса. Мы не расставались несколько лет и в конце концов обручились. В одном из миров, всего одном, она начала меняться: стала злой, затем экзальтированной, затем просто пустой. Остальные наши воплощения с ужасом смотрели, как она хватается за нож — всего один раз, в одном мире, хотя в миллионах других миров она сочувственно поддерживает меня, пока нас выворачивает наизнанку над кухонной раковиной.

Она так и не поняла, почему я разорвал помолвку. Но она не знала того, что знал я.

Эрл нажимает на тормоз, и грузовик резко дергается. Наушники с микрофоном слетают с головы Эрла и бьют в ветровое стекло. Он стискивает рулевое колесо так, что мускулы на руках вздуваются от напряжения.

Мы стоим на проезжей части, уронив на обочину хозяйственную сумку, и медленно размахиваем руками, туда-сюда.

В горстке миров тягач с прицепом сбивает меня, и мы потрясены моей смертью. Но у нас нет сомнений: Эрлу не выйти сухим из воды. Скорее всего его привлекут за непредумышленное убийство, а потом полиция найдет девушку. Однако почти во всех мирах Эрлу удается затормозить в нескольких дюймах от нас — или в нескольких футах.

Мы смотрим поверх хромированной решетки радиатора и разрисованного капота — женская головка, как на старинных парусниках — прямо в глаза Эрлу.