– Я хотела с тобой поговорить, – сказала старая Маула внучке.

Голос у нее был негромкий, но глубокий, властный. Аня обернулась.

– Бабушка, может, не сейчас? Я еще посуду не домыла.

– Посуда подождет. Присядь.

Бабушка легонько ударила ладонью по дивану рядом с собой. Аня вытерла руки о передник, подошла к дивану и присела рядом с бабушкой.

– Ну? – мягко проговорила она.

– Тебе уже восемнадцать лет, – изрекла бабушка таким тоном, будто выносила приговор. – Ты вполне взрослая, чтобы зарабатывать деньги.

– Как раз об этом я с тобой и хотела поговорить! – с жаром начала Аня. – Инга обещала со мной позаниматься. По биологии и химии. И если я в следующем году поступлю в медицинский…

– Ты должна унаследовать мою профессию, – веско произнесла старая Маула.

Аня растерянно замолчала. Хлопнула ресницами и осторожно возразила:

– Бабушка, то, чем ты занимаешься, не профессия.

– Я лечу людей и получаю за это деньги, – тем же веским, не терпящим возражений голосом сказала бабушка. – Значит, это моя профессия.

Аня открыла было рот, чтобы снова возразить, но бабушка ее остановила:

– И не спорь! Тебе всего восемнадцать лет, а в восемнадцать лет все девушки – дурочки.

Аня хмыкнула и, иронично покосившись на бабушку, поинтересовалась:

– А в семьдесят?

– В семьдесят женщина обретает вторую зрелость, – объявила Маула.

Аня вздохнула. Она знала: если бабушка что-то вбила себе в голову, переупрямить ее трудно, почти невозможно. Если идти напролом. А вот если применить хитрость и мягкость…

– Бабушка, – с улыбкой проговорила Аня, – я знаю все о твоих травах. Я с самого детства рядом с тобой. Все слышала и все видела. И травы собирала вместе с тобой. И заговоры за тобой повторяла. Разве плохо будет, если я получу медицинское образование? Представь себе, какой хорошей врачевательницей я стану!

– Чушь, – сказала старая Маула. – Ничему хорошему тебя в твоих институтах не научат. А вот я – научу.

– Но…

– И не перечь! – повысила голос бабушка. – В общем, так. Сейчас ко мне придет Матвеевна. Ты знаешь, от чего она страдает. Грудью слаба и дышит с хрипотцой. Полечишь ее сегодня вместо меня. А я рядышком посижу да посмотрю, как ты справляешься. Ежели понадобится – советом пособлю. Если все получится, то так мы и будем дальше действовать. Ты лечишь – я приглядываю. Через год к тебе весь поселок будет ходить, попомни мое слово.

Аня вздохнула, но возражать не стала.

Матвеевна, черноволосая, сухая, как палка, шестидесятилетняя женщина, к новым правилам отнеслась настороженно.

– Это что ж? – приподняла она брови, увидев, что подле нее села Аня, а не старая Маула. – Твоя внучка тоже стала лечить?

Бабушка улыбнулась:

– Вот, пытаюсь ее учить. А у нее голова другим забита. Да ты, Матвеевна, не тревожься. Я рядом буду сидеть и наставлять ее. Снимай кофту-то.

Матвеевна недоверчиво посмотрела на Аню. Аня в ответ простодушно улыбнулась и намеренно глуповато похлопала ресницами. (Она надеялась, что этот «сеанс» будет первым и последним, поскольку, увидев, что она ни на что не годится, бабушка оставит, наконец, ее в покое.)

Между тем Матвеевна стащила с себя кофту и, оставшись в одной рубашке, выжидательно посмотрела на старую Маулу.

– Приложи ладони к ее груди, – распорядилась бабушка.

Аня сделала, как она велела.

– А теперь прикрой глаза. Вот так. И попробуй увидеть ладонями.

Аня послушно закрыла глаза. Бабушка некоторое время выждала, а затем сказала:

– Прислушайся. Слышишь, как бьется сердце?

– Слышу.

– А теперь попробуй услышать шорох крови, которая течет по ее жилам.

Аня попробовала услышать «шорох крови», но у нее ничего не вышло. Лишь глуховато колотилось сердце Матвеевны, запертое в костяной клетке.

– Я не слышу, бабушка.

– Тихо. Сосредоточься.

Аня вздохнула и сделала вид, что сосредоточилась. Прошла секунда, другая, потом еще одна, и еще… И вдруг Аня явственно ощутила ладонями что-то вроде легкой вибрации, сопровождающейся тихим, едва различимым шелестом.

– Кажется… я слышу, – удивленно проговорила она.

– Молодец, – одобрила бабушка. – Ты слышишь ее кровь. А теперь услышь свою. Ну же. Сосредоточься.

Прошло еще полминуты, и вдруг Аня явственно ощутила присутствие еще одной теплой вибрации, и эта вибрация исходила от нее самой.

– Слышу, – сказала Аня чуть севшим от волнения голосом. – Бабушка, я слышу!

– А теперь представь, что две реки слились в одну. И ты слышишь шум одного потока. И можешь им управлять.

Голос старой Маулы звучал гипнотически, и Аня, не в силах ему противиться, напрягла все пять органов чувств, пытаясь услышать, уловить то, о чем говорила бабушка.

И что-то начало происходить. В абсолютной темноте, стоявшей перед зажмуренными глазами Ани, замерцали какие-то всполохи, подобные тусклым разноцветным молниям. Потом она услышала что-то вроде отдаленных раскатов грома. Затем тьма перед глазами стала наполняться бликами, тенями, шорохами, и наконец Аня с удивлением поняла, что видит перед собой вечерний лесной пейзаж. Поднявшийся ветер прокатился по кронам деревьев, плеснул в лицо влажным холодом.

– Как свежо, – тихо сказал кто-то.

Аня повернула голову и увидела Матвеевну. Женщина стояла рядом с Аней, держа ее за руку. Аня облегченно улыбнулась, поняв, что оказалась не одна в этом сумрачном лесу, но спустя секунду улыбка покинула ее губы – она поняла, что женщина выглядит как-то странно. Матвеевна была очень бледна, и на этом бледном, скорее даже белом лице черными дырами выделялись глазные впадины. И тут Аня явственно ощутила, что пальцы у Матвеевны холодные, как лед. Она хотела отдернуть руку, но твердые ледяные пальцы сжали ее ладонь сильнее.

– Матвеевна… – взмолилась Аня.

– Тихо! – хрипловато перебила та, продолжая вглядываться в лесной сумрак. – ОН тебя услышит.

– Кто услышит? – не поняла Аня. – О ком ты говоришь?

Женщина не ответила, продолжая напряженно вглядываться в темноту. Где-то в невидимой, черной глубине леса заплакал ребенок. И одинокий детский голосок прозвучал так неожиданно и странно в этом страшном сновиденном лесу, что Аня испуганно вздрогнула.

– Матвеевна, вы слышали? – дрогнувшим голосом спросила она. – Ребенок плачет.

– Да, – так же тихо отозвалась Матвеевна. Она медленно повернула к Ане свое белое лицо и добавила странным голосом: – Это твой ребенок.

Сердце Ани учащенно забилось.

– Что вы, Матвеевна, – с натянутой улыбкой проговорила она. – У меня нет ребенка. Мне всего восемнадцать. Мне еще рано.

Матвеевна посмотрела на нее бесстрастным взглядом, усмехнулась и снова перевела глаза на лес. И вдруг стала тихо напевать:

Аня глядела на Матвеевну с изумлением и страхом. А та продолжала напевать тихим сипловатым голосом:

Аня хотела спросить, что это за страшная песня, но тут ее внимание привлекло какое-то движение в ночном сумраке. Девушка вгляделась в темноту и увидела двух собак. Обе были черные, но не по масти, а, скорей, от облепившей их грязи. Одна собака лежала на земле, тихо поскуливая и высунув язык. Из раны у нее в боку текла черная мерцающая кровь. Вторая собака стояла рядом и с жадностью слизывала эту кровь, но слизать успевала не все, часть вытекшей из раны крови достигла земли и потекла по ней тонкой струйкой, как черная мерцающая змейка. Огибая кочки, ручеек крови побежал к бурому, поросшему вялой травой холму с черной дырой в середине.